«Такое искусство дороже и сильнее любого оружия»

Владимир Шаламов до 2022 года работал в независимом медиа, вел телепрограмму о моде и владел магазином одежды в центре Москвы. Вскоре после начала полномасштабной войны Владимир с женой уехали из России, а затем по гуманитарным журналистским визам оказались в Германии. Еще в Москве Шаламов активно взаимодействовал с арт-комьюнити. В новом контексте он решил организовать антивоенную экспозицию.

— Первую выставку мы сделали в рамках Берлинской Art Week осенью 2023 года. Она называлась (Anti)propaganda (в ней участвовали Philippenzo, Slava Ptrk, Павел Отдельнов, Kungfuct и другие. — Прим. ред.), — рассказывает Владимир Шаламов. — Я просто написал десяти знакомым художникам. Типа, ребят, не хотите ли сделать выставку антивоенного искусства? И, к моему удивлению, ноль было отказов. При том что я писал довольно известным людям, которые обычно с ноунеймами не работают. А я на тот момент был абсолютным ноунеймом в плане выставочного дела. Когда мы создавали ту выставку, мы даже не думали, что будем открывать галерею. Но после того, как она прошла суперуспешно, нам сразу же стали предлагать поучаствовать в других коллективных выставках.

В результате Владимир основал в Берлине галерею All Rights Reversed. Помимо его самого и его жены в работе участвовали несколько художников и профессионалов из арт-мира, в том числе люди, остающиеся в России. В феврале 2024-го All Rights Reversed провели первую крупную выставку в Амстердаме — After Shoсk, которую посетили уже тысячи человек. Во многом благодаря ее успеху состоялись обе экспозиции Artists Against the Kremlin в амстердамской галерее De Balie. Между масштабными показами галерея организует небольшие выставки, прежде всего — в своем берлинском пространстве, но и в других городах — от Лиссабона до Токио. Форматы этих экспозиций различны: есть, например, женское протестное искусство и работы художников-политзаключенных.

Цель этой работы не только в том, чтобы сделать критическое искусство русскоязычных авторов видимым. Шаламов объясняет:

— Важно еще и заархивировать всё это для истории. Мы начали выпускать книги, которые продаются в книжных магазинах и лавках больших музеев по всему миру. Ездим с лекциями про протестное искусство по университетам. Надеемся, что сможем организовывать масштабные проекты с крупными художественными институциями, потому что нам хочется подчеркнуть, что это искусство, которое сейчас многие воспринимают как токсичное, оно не просто достойно быть в лучших музеях и галереях — оно, несомненно, там будет. Вопрос только в том когда. Но если сейчас не будет структурной поддержки этого движения, то, возможно, какая-то часть экспонатов утратится, а что-то придется собирать по крупинкам.

Выставка Artists Against the Kremlin показала неочевидную вещь. Антипутинским искусством интересуются не только жители постсоветского пространства, но и европейцы. По словам Шаламова, в прошлом году примерно 90% посетителей экспозиции были не русскоговорящими. VIRUS также ориентирован прежде всего на европейского зрителя. В этом году в экспозиции меньше работ с кириллицей, а некоторые были специально переделаны с использованием латиницы. Еще одно нововведение «под западную аудиторию» — таблички с описаниями, которые вводят зрителей в контекст. По итогам выставки выйдут книги и на английском, и на русском языках. Задача быть на связи с российским зрителем и в эмиграции, и в стране у организаторов есть.

Участница выставки VIRUS кино- и театральная режиссерка Владлена Санду размышляет:

— Сейчас подобного рода выставки дают возможность европейцам иначе взглянуть на ту проблематику, на которую у них был романтичный взгляд, и переосмыслить ее. У меня был тестовый показ фильма «Память» (автобиографическая картина о детстве в Грозном и Первой чеченской войне. — Прим. ред.) в Париже, и один из гостей сказал: «Странно, что в фильме нет Путина». Я объяснила, что Первую чеченскую войну начал Борис Ельцин. Но в Европе до сих пор есть понимание, что Ельцин — фигура, несущая в себе абсолютно демократические ценности. А я — с другой стороны. Со стороны, где Ельцин сбрасывал бомбы на мой дом и убивал близких мне людей. Для меня колониальная политика современной России началась в 1994 году. Романтическое представление о 1990-х для меня всегда было болезненно и странно. Я думаю, что сейчас международное сообщество пытается понять, что действительно происходит в России, в том числе через рефлексию художников. Потому что именно художники рефлексируют очень точно и метафорично — так, что это может попасть в сердца людей.

VIRUS заметно отличается от предыдущих выставок галереи. Антивоенная тема сквозит в экспозиции, но не является центральной. Создатели взялись за другую острую проблему: власти стран по всему миру охотно берут на вооружение «кремлевский стиль» (прессинг свободы слова, мизогиния, притеснение ЛГБТК+, репрессии, милитаризм), и планета довольно быстро поворачивается к авторитаризму «без правил».

Участник обеих выставок Artists Against the Kremlin художник Гопал Муни рассказывает:

— Первая выставка была как открытие шампанского. В прошлом году перед выставкой произошел обмен. Освободили Сашу Скочиленко. Это давало огромную надежду. VIRUS же глубже работает со смыслами, ведет более тонкую дискуссию, которая затрагивает процессы, происходящие непосредственно вокруг. Речь о пропаганде, добравшейся сюда и влияющей на людей в самой Европе. Чем дальше, тем больше проблемы «тут» начинают напоминать проблемы «там». Новый критический взгляд может внести свежие идеи.

За три с половиной года трансформировалось и само антивоенное искусство.

— На этой выставке мы собрали несколько работ о том, как война стала обыденностью для всех, — объясняет Шаламов. — В целом антивоенное искусство стало менее прямолинейным, менее злым и активистским, но более философским. При этом, конечно, его стало меньше. Многие художники, которые в начале войны делали громкие высказывания, затем по различным причинам отошли от этого. Кто-то — из-за страха репрессий, из-за страха за родственников, которые остались в России. Очень многие просто устали работать с одной темой. При этом протестное искусство менее коммерческое и во многом мешает их карьерам. По всем этим причинам протестного искусства становится меньше — это главная тенденция. Оно не чувствует опору, поддержку: слишком мало ресурсов. У многих теряется мотивация этим заниматься, потому что все делают это на голом энтузиазме, и мы не исключение. Мы сильно устали. Каждый раз, когда беремся за проект, всё чаще появляются мысли, что это, наверное, будет последний большой.

Родители художника Алексея Ковальчука — украинцы. 25 лет он прожил в Санкт-Петербурге, а в 2017-м переехал в Киев, где сейчас и живет. Алексей активно участвует в антивоенных выставках, в том числе в обеих Artists Against the Kremlin. Художник рассказывает:

— Формулировка «антивоенное искусство» сегодня ощущается как мертвому припарка. Когда я в Киеве рисовал работу «Кто успел, тот и сел», за окном шла массированная бомбежка — той ночью Россия выпустила по городу около пятисот «Шахедов» и ракет. В такие моменты понимаешь: никакой антивоенный жест не способен остановить войну. Мне ближе термин «протестное искусство» — как способ личного успокоения, переработки злости и чувства несправедливости через художественный жест.

А что касается изменений [в протестном искусстве за три с половиной года] — их почти нет. Эти работы всё так же изображают альтернативную реальность, а не ту, в которой мы живем. Мы слишком долго сидели в действительности, где мальчики с утра решали, в какой туалет сегодня пойти — с М или Ж, и потому тем труднее признать сегодняшнюю правду: здесь больше нет ни совести, ни морали, а уважение приходит только после того, как ты дал по морде. Думаю, нынешнее протестное искусство существует скорее как форма саморефлексии. Это напоминает судьбу святой белой эмиграции: они продолжали писать со старой дореволюционной орфографией, но для большой земли это уже не имело значения — там наступила другая реальность. Так и сейчас: мы создаем высказывания, которые важны прежде всего нам самим. Они помогают прожить злость, несправедливость, бессилие. Поэтому я особенно благодарен ребятам, которые дают площадку для этих голосов, — она хотя бы сохраняет возможность честно говорить и проживать.

Художник Михаил Рай родился в Херсоне, а сейчас воюет в составе ВСУ. Работы Михаила появлялись в нескольких экспозициях All Rights Reversed, в том числе и на открывшейся в Амстердаме. Отчасти его взгляд созвучен словам Ковальчука:

— Искусство может быть исцеляющим. Поднять из бессознательного дремлющие травмы и скрытый ресурс, помочь осознать глубинные процессы и конфликты личности, пройти с художником его процесс внутренней трансформации. Помочь прожить тяжелые чувства и существенно снизить их заряд. — Но акцент Михаил делает на другом: — Искусство может быть смыслообразующим и ценностно ориентированным. Это ключевое. Когда понимаешь для чего, можно выдержать любые трудности. Такое искусство дороже и сильнее любого оружия.

Выставка открыта до 4 сентября. Но специально для тех, кто хотел бы посмотреть на выставляемое искусство, но по разным причинам не может это сделать лично, мы выбрали несколько интересных, с нашей точки зрения, работ, и попросили художников их прокомментировать.

Милада Копелиович: «Episode 4»

— Эта картина — часть большой серии антимилитаристских работ. Для меня текущие и прошедшие войны суть одно — необузданный эгоизм игроков капиталистической системы, движимых личными интересами, соперничающих за доминирование и не обращающих внимание на последствия своих действий. Игроки — это не первые люди государств, против которых направлен гнев большинства, а компании-производители оружия, которые и есть единственные выгодоприобретатели человеческих мясорубок.

Дети на картине противостоят не видимому врагу, а всепроникающему безразличию взрослого мира. Это столкновение с обществом в лице зрителя, которое часто закрывает глаза на право на мирное небо своих самых молодых и слабых участников. 

Над серией я начала трудиться уже в эмиграции, когда узнала, что у меня будет ребенок. Дети, обычно считающиеся олицетворением невинности, у меня, на первый взгляд, агрессивны. Но они лишь отражают нападение мира, где слово сильного является законом. Так я ощущаю этот мир сегодня. Не дружелюбным. Не знаю, каким он будет для моего ребенка, очень хочется верить, что более благосклонным.

Владлена Санду: портреты Арсения Турбина, Егора Балазейкина и Валерия Зайцева

— У меня на выставке три портрета юных политзаключенных — Арсения Турбина, Егора Балазейкина и Валерия Зайцева. Все трое осуждали войну с Украиной, были осуждены и находятся в колониях. Против Арсения Турбина уголовное дело было возбуждено, когда ему было 14 лет. Эти ребята — герои, которые остаются честными и не меняют свою позицию. Они не были политиками и не преследовали никаких других целей, кроме как высказать свою гражданскую позицию. Я создала видеоинсталляцию на музыку композитора Кейт Мур, в которой презентую проблематику юных политзаключенных в России. Это действительно очень мощная музыка, которая вдохновила меня. На открытии выставки пианистка Мария Немцова исполняла эту композицию, а в финале звучали имена юных политзаключенных из официального стата Росфинмониторинга — большой список детей от 14 до 18 лет, которые признаны террористами и экстремистами в России. Этот прием использовался сто лет назад советским режимом. Например, мой прадед был отправлен в ГУЛАГ по статьям «контрреволюционная деятельность» и «антисоветская агитация». Нынешний режим использует примерно те же методы, и они направляются в том числе против детей. Это часть большой темы детей в условиях диктатуры и милитаризации, которой я занимаюсь в своей арт-практике. Так как я выросла в Грозном во время войны, достаточно хорошо понимаю, что происходит с детьми в таких условиях.

Ася Скаповская: «CYA», «Посреди никогда»

— Пейзаж «CYA». Я интегрировалась в грузинское общество, но у меня было острое переживание потери дома, социального статуса (в России я работала на радио и получала филологическую вышку, а в Тбилиси работала в отеле и расписывала магниты) и контакта с друзьями, которые остались в СПб. Я понимала, что не могу съездить домой на выходные, как некоторые мои друзья в эмиграции. И тогда решила написать пейзаж с одним из моих любимых мест в РФ, присвоив его себе таким образом.

— «Посреди никогда» — это усталость и фрустрация от того, что протест ничего не изменил на данный момент. Я придумала этот образ во время протестов в Грузии осенью 2024-го. Я помню то чувство в 2011-м, когда мне было 16 и мы ходили тогда еще смотреть на протесты с друзьями, полные сил и надежды. Я помню протесты на Марсовом поле в 2017-м, как моего знакомого схватили, как он спрыгнул со второго этажа отдела, потому что ему было страшно, и сломал обе пятки. Протесты после возвращения Навального в Россию, против войны…

Потом происходит весь этот срач в оппозиции, расследования, ответы, дебаты. Я подумала, что очень устала от этого всего. Не сдалась, не пожалела, но именно устала. 

Есть вещи сильнее маленькой меня. Это не значит, что я должна опустить руки, сказать: «Вы не поняли, это другое», — и лечь умирать. Но я должна давать место своим чувствам и переживаниям, чтобы у меня появлялись силы идти дальше и сопротивляться.

Пиксельный формат отображает для меня раздробленность и отсылает к цензурированию сцен особой жестокости. А в случае с пейзажем показывает еще и невозможность приехать назад и вообще попасть в прежнюю жизнь, которая постепенно размывается в памяти.

Алексей Ковальчук: «Кто успел, тот и сел»

— На четвертом году войны антивоенное искусство во многом выдохлось и демонстрирует лишь собственное бессилие влиять на порядок вещей. Поэтому я решил нарисовать размышление о том, что будет дальше. Так возник образ хоровода вокруг трона, поставленного на постамент в форме мавзолея Ленина с названием «Кто успел, тот и сел». Несменяемость власти — это не принцип, а только вопрос времени: рано или поздно смерть постучится и в этот кремлевский кабинет. А дальше всё повторится по привычному сценарию: срежут золотые пуговицы, тело закатают в бетон, а сверху станцуют новый политический танец. История здесь предстает и как трагедия, и как гротеск, в котором слова гимна России «так было, так есть, и так будет всегда» звучат уже под другим углом.

Гопал Муни: «Эхо прошлого»

— Я работаю в технике интуитивного искусства и всегда отслеживаю состояния внутри себя, а интерпретацию чувств выражаю на холстах. Невыносимое чувство меня посетило в конце 2024 года, я спал и видел только эту картину. И вот в день открытия выставки происходит событие, буквально изображенное на этой картине (встреча Путина и Трампа на Аляске. — Прим. ред.). Я ищу момент, в котором то, что абсолютно неприемлемо и неэтично, стало нормой и ведет общество к торжеству популизма, симпатиям к фашизму, оправданию диктатур, авторитаризма и повсеместной дискриминации. Где эта точка входа «новой нормальности»?

Для меня рисуется лишь одна картина: в этих двух болотах кровавых диктатур никогда ранее человечество не создавало настолько ухищренные человеконенавистнические вещи, которые отрицают право на жизнь. Эти системы конструировали разветвленные и сложные институты общества, направленные против самого общества, дрессировали людей как безвольных животных, разлагали и подменяли понятия доброты, свободы, человечности, правды. Рисую картины в мрачном порыве, но, когда завершаю их, чувствую, как будто дышу свежим воздухом. Это ритуал, от которого я не могу отказаться, потому что он единственный способ избавиться от гнетущего чувства внутри и хотя бы выдохнуть до следующего погружения в эту вязкую тяжесть и боль.

Олеся Гонсеровская: «Скелет советского человека»

— Какое-то время назад, когда я еще жила в Петербурге, я увлеклась тем, что делала себе «друга» из компоста. На компосте выращивала как бы небольшую клумбочку. Уже в Грузии я подумала о том, как она могла бы выглядеть уже в новых реалиях — с изменением и исторического, и моего личного ландшафта. В Грузии много заброшенных санаториев, где зачастую остались следы советского быта. А где-то — следы уже нового быта беженцев, которые там нередко жили. Характерная черта и того и другого быта — советские сетчатые нейлоновые занавески. И я подумала, как мой компост, который я выращивала, в том числе из экологических соображений, сочетается с советским наследием. С одной стороны, эти занавески не пустишь в reuse, они рассыпаются. С другой — они не перерабатываются. Это пластик, который не будет гнить.

Сейчас скелет на выставке наполнен соломой, как что-то отжившее, но не без надежды. Советское должно для начала умереть, но затем переродиться во что-то новое. Я иногда слышу, что в Советском Союзе было и хорошее. Но мне кажется, что это хорошее было опутано абсолютно токсичным, собственно, как этот тюль, который создает видимость красивого, обжитого окна, но, по сути, это абсолютная иллюзия.

Михаил Рай, Надежда Петровская: «Триггерные шары»

— Война травмирует. Когда-нибудь она закончится, но триггерные факторы — определенные объекты, звуки и места — будут периодически возвращать нас к пережитым чувствам и состояниям. Они оседают на дне нашей психики тяжелой бетонной плитой и будут лежать там, пока их связь с интенсивными негативными эмоциями не разорвется. Пока мы должным образом не проживем и не переосмыслим произошедшее, пока не поймем, что наша личность и наши ценности изменились к лучшему. Пока травмирующие воспоминания не станут прочным фундаментом для той личности, которой мы еще только должны стать. От триггерных факторов нельзя убежать, их нужно разрядить. Война началась в голове, там она и должна закончиться.

Травма, если ее не замечать и ничего с ней не делать, разрастается в нервной системе, как грибной мицелий, поглощая всё больше нормальной жизни и здравого смысла. С годами человек превращается в обнаженный нерв, в минное поле, где триггером может стать всё вокруг, где стеклянный шар разрастается до масштабов вселенной.

Заключительный объект серии «триггерных шаров» называется «Дзэн».

— Это состояние ясного разума, в котором мы воспринимаем мир таким, каков он есть, можем видеть его глубинную сущность, «видеть сердцем»… Это также «Свобода», настоящая, потому что о какой свободе может идти речь, когда нашим поведением руководит травма? Это также и «Счастье», тихое, не бурное, но постоянное и неизменное, потому что только в таком состоянии оно возможно. Это и безусловная Любовь, к себе в первую очередь, потому что в травме ее катастрофически не хватает.

Надя Рапля: «Кратт»

— У меня на выставке трехметровая инсталляция из березовых веток, окрашенных красной краской. Кратт — это существо из эстонской мифологии, которое крестьяне, по легенде, создавали для помощи по хозяйству. Делали его из веток, сена, черепов животных и «оживляли» с помощью своей крови. Кратт повинуется воле хозяина, но может выйти из-под контроля, стать опасным и даже начать убивать. Я для своего Кратта использовала березовые ветки. Береза символична в славянском фольклоре. В современной России пропаганда переврала смысл многих символов и использовала их для своей выгоды. В результате береза оказалась символом империализма, гордости за родину с существующей властью. Один знакомый, смеясь над тем, что я не могу вернуться домой, спросил, давно ли я обнимала березку. В моем Кратте нет никаких крепежей, кроме веревочек. Держится вся эта конструкция на хрупком балансе — таком же хрупком, как и любой тоталитарный режим. В один день всё обязательно обрушится, и дух Кратта, и береза, и мы станем обязательно свободными.