«В 2022-м было ощущение, что это на нас напали»

— Расскажите, как задумывалась и создавалась пьеса «Восход богов».

— Начало большой войны застало меня совершенно врасплох. До этого я часто отсылал статьи для Frankfurter Allgemeine Zeitung. Когда началась война, они попросили у меня статью о том, как мы всё это переживаем в Литве, и я ответил, что мне нечего сказать. Месяца два я не работал и целыми днями следил за происходившим в Украине. От этого я страшно уставал, и это было странно: ты же не ходишь на работу с 9 до 18, ты фрилансер… До февраля я собирался с тогдашним, тоже еще Русским театром Вильнюса поехать в Авиньон с проектом о белорусской революции 2020 года. И тут мне пишут из Авиньона: можете ли что-то быстро сделать об этой войне? Сначала я не находил у себя морального права говорить о ней от своего имени. Но скоро в Вильнюсе появились актрисы из Киева. Они хотели высказаться, участвовать своей профессией в том, что происходит. Мы начали собираться в репетиционном зале как бы на терапию. А потом случилась трагедия с Мантасом Кведаравичюсом…

— Вы были знакомы с ним?

— Мы не были близкими друзьями, но Литва — страна маленькая, поэтому все, кто занимается театром и кино, где-то обязательно пересекались. Я не был знаком раньше с Анной, подругой Мантаса, и чувствовал большую неловкость, обращаясь к ней. Знаете, как будто я трупоед какой-то… Тем удивительнее было, что ей оказалось очень важно обо всём рассказать: как они были в Украине, как она потеряла Мантаса, как потом нашла то, что от него осталось, и вывозила, вывозила оттуда… По температуре ее рассказа я сразу понял, что ей жизненно необходимо донести до людей, как погиб Мантас и как она везла его из Украины. То же самое произошло и с другой героиней пьесы — Яной. Я спросил, могу ли я использовать в пьесе их оригинальные имена. И Анна спросила в ответ: а зачем же я тогда об этом рассказываю? Я хочу, чтобы мой ребенок вырос и узнал историю гибели своего отца.

— В пьесе соединились разные истории, которые вам рассказывали Анна, Яна, Вишня — актрисы, которые одновременно и рассказчицы, и героини…

— Было много материала. История Анны и Мантаса в пьесе взаимодействует с историей другой героини — Яны. Они с Анной движутся с разных сторон в мариупольском аду и пересекаются. Причем я это понял только в процессе написания. Анна и Яна датировали свои рассказы, и в какой-то момент я увидел по расшифровкам бесед, что в один и тот же день одна женщина бежит со своей семьей из обстреливаемого центра города, а другая буквально бежит ей навстречу. Одна выбирается из ада, другая спускается туда. Они одновременно прячутся в соседних подъездах. 

— Есть ли в «Восходе богов» отсылки к «Гибели богов»? Висконти сразу приходит в голову. Вероятно, сам режиссер Эльмо Нюганен решил назвать эстонскую версию постановки просто «Боги» (Jumalad)?

— Да, это было решение Эльмо, конечно. Он попробовал перевести «Восход богов» на эстонский, это не зазвучало, остались просто «Боги». Название придумалось в связи с Авиньонским фестивалем, которому оно было нужно заранее. О «Гибели богов» меня уже спрашивали, но я думаю, что это скорее подсознательно. Я видел фильм в ранней молодости — наверное, что-то засело. Я сначала вообще думал о «Восходе самопровозглашенных богов», но это очень громоздко. И непонятно, как переводить. 

— Боги-самозванцы — это очень сильная линия в вашей пьесе. Это русские, сидящие на танке и на счет «три» просто так стреляющие в идущего мимо них безоружного человека. То есть какие-то антибоги, на самом деле…

— Да, демоны войны. Власть, которую дает война человеку с оружием, извлекает самое темное, что есть у него внутри. Возможно, то, о чем он раньше и не подозревал.

— Как вам работа с Эльмо Нюганеном? В Эстонии он очень известен, будучи одним из немногих, кто одинаково может раскрыть и эстонский, и русскоязычный материал.

— Это не первый раз, когда Эльмо ставит мою пьесу. В 2019 году, когда он руководил Linnateater (Городской театр. — Прим. ред.), он ставил там моего «Канта». Но тогда я просто как драматург приезжал на премьеру и побыл на фуршете. Здесь у меня было больше ответственности. В конце прошлого года Эльмо и худрук Русского театра Дмитрий Петренко поинтересовались, нет ли у меня пьесы, которая бы помогла им сформулировать программное высказывание театра о войне в Украине. Они помнили старую пьесу «Ад и мир» о предыдущем этапе войны в Донбассе, но я сказал, что она отстает от теперешних событий. И я прислал им две пьесы — «Спящие» и «Восход богов». Эльмо перезвонил на следующий день и сказал, что «Восход богов» — это именно то, что он искал. 

Я довольно быстро приехал в Таллинн на первую читку и начал читать сам, чтобы показать подачу материала и расставить акценты. Буквально после третьей-четвертой сцены я сказал актрисам, которые сидели там же, в репетиционной, чтобы они сами попробовали. Они начали читать, и я понял, что уже не заберу у них пьесу назад, — такое удивительное было попадание. Всё, что я хотел им передать, уже там было. Потом я приехал через два месяца, думая, что они уже играют мизансцены, а они всё сидели кружком, читали и углублялись в нюансы, Утонченность, с которой Эльмо работает с текстом, поразила и порадовала меня.

— «Канта» Нюганен ставил уже после того, как Миндаугас Карбаускис выпускал его в Театре Маяковского в Москве. Для кого она изначально писалась?

— Для Някрошюса (Эймунтас Някрошюс (1952–2018) — литовский театральный режиссер, считающийся классиком современного театра. — Прим. ред.). Году в 2008–2009-м мы случайно встретились в аэропорту, и Эймунтас сказал, что работает над «Идиотом», но дело не очень идет. А вот если я напишу что-то о Канте и «Критике чистого разума», он всё бросит и займется этим материалом. Когда тебе такое говорит человек, на чьих спектаклях ты вырос и пришел в театр, отказаться невозможно. Я написал, и Някрошюс дважды пытался взяться за пьесу с разными составами, но оба раза останавливался.

В 2013 году ко мне в фейсбук постучался Миндаугас Карбаускис и спросил, есть ли у меня какой-то материал. Я послал ему пьесу «Кант», хотя Някрошюс еще не сказал мне «нет». Миндаугас ответил, что у него в московском театре есть возрастные звезды, и этот материал ему очень подходит. Тут мне пришлось, конечно, звонить Някрошюсу. Тот долго думал, а потом сказал: ну ладно, забирай, я ведь хотел этой пьесой начать свой новый этап, но понимаю, что уже не смогу, не выйду из той колеи, по которой еду. Так пьеса оказалась в руках Миндаугаса. 

— Кант как житель Кёнигсберга долго работал гарантом европейской идентичности россиян. Пусть ценой оккупации, отчуждения земли и ощущения неорганичности пребывания в составе России после 1945 года, но Кант вольно или невольно помогал по меньшей мере калининградской интеллигенции считать себя нормальной…

— В Калининграде я был однажды в детстве. И самое яркое, что я помню, — это собор с могилой Канта рядом с ним. Что мы там делали — не помню совершенно, только что собор был без крыши, а внутри росли деревья. Потом я видел его в начале 1990-х. Я недолго занимался контрабандой меди… Вы не занимались?

— Я купленными в Минске книгами пытался торговать в Тарту, где учился в университете. Последствия были ужасны.

— Ну вот, у всех выходило похоже. Не знаю, как у вас, но для меня тогда это был один из самых темных и жестких городов, которые я видел в своей жизни. Потом году в 2014–2015-м я приехал туда с гастролями московского «Канта». И это был совсем другой город. Я вдруг увидел, что его жители — это не варвары, пришедшие извне. 

Теперь уже надолго ни о каких реальных изменениях не может быть и речи…

— Мы уже начали говорить о ваших постановках в России. В Театре Маяковского по вашим пьесам было поставлено три спектакля — «Кант», «Изгнание» и «Русский роман». Об этом последнем писали, что более «русского» романа на российской сцене попросту не было. Вероятно, из-за внешнего взгляда на эту самую русскую жизнь? Мне кажется, литовский драматург и литовский режиссер смогли тогда открыть наиболее чувствительных русских, как консервную банку…

— «Русский роман» — единственная пьеса, написанная специально для постановки в России, и об этом легко догадаться (пьеса представляет собой вариацию романа «Анна Каренина», где Толстой выступает как персонаж и автор собственной семейной саги. — Прим. авт.). «Кант» вышел в конце 2013 года, потом случился захват Крыма и другие российские акции. У меня возникла серьезная дилемма: хочу ли я, чтобы мои пьесы и дальше ставились в России? На полгода я приостановил сотрудничество, а потом подумал: что если мне хоть чуть-чуть удастся вернуть России Толстого в качестве краеугольного камня русской культуры? Не Калашникова-оружейника или Сталина-диктатора, но именно Толстого-гуманиста? И тогда я сел за эту пьесу. 

Мне было нетрудно: Толстого мне никто не вдалбливал, я не был обязан любить его по умолчанию. Толстой не был для меня на постаменте. Плюс я напичкал пьесу большим количеством политических отсылок. Однажды я писал в подвале родительского дома, у меня еще не было смартфона, и я не отвлекался. Часа в четыре утра я поднялся из подвала в дом, включил интернет и увидел, что в Москве убит Борис Немцов. 

На это, кстати, совершенно не обратили внимания. Я думал: как же так? Потом один критик написал статью, где прошелся по этим местам, а я обрадовался и даже написал ему, что вот он один только всё понял. На что он ответил мне, что все всё понимают на самом деле, просто боятся об этом писать…

— Да, делать вид, что ничего не замечаешь, — это особое умение. Еще у вас было «Изгнание», которое, значит, выходило и до России?

— Эту пьесу Оскарас Коршуновас ставил на большой сцене Литовского национального театра в 2011 году. Она и сейчас идет: билеты у перекупщиков стоят сто евро. Это мой самый успешный текст (пьеса рассказывает об адаптации постсоветского человека к жизни в Лондоне, с опорой на вдохновляющий пример Фредди Меркьюри. — Прим. авт.). Еще до того, как Миндаугас поставил его в Москве, его делали в 2014 году в рижском театре «Дайлес» и в 2016-м — в Эстонском драмтеатре. Но если во всех наших балтийских постановках на сцене было под 30 человек, то в Москве Миндаугас принял более камерное решение: в спектакле занято восемь актеров. 

— Получается, работа с Толстым как-то примирила вас с Россией, с которой вы после Крыма уже не хотели сотрудничать?

— Война была внутри меня — и в разуме, и в сердце. Но я посчитал, что, если ты хоть что-то можешь сделать своей работой, — надо пытаться делать. Может быть, это наивно звучит, но я считал, что в Москве это даже важнее делать, чем где-нибудь в Европе. У меня были проекты в Театре.doc, куда запускались зрители, а потом за крепко запертыми дверями устраивалась читка моей пьесы «Ад и мир» — той, что я уже упоминал, о войне в Донбассе. С Кириллом Серебренниковым мы собирались сотрудничать, он читал пару пьес, но не решался ставить их в России — думал делать это в Европе. А потом уж его арестовали. Но и после этого я видел достаточно смысла для пребывания в России. Он окончательно оборвался только 24 февраля. 

Я почувствовал, что этой страны не стало для меня. Я умом понимаю, что она есть, но ничего не могу поделать. 

Но мне уже третий год не удается добиться снятия спектаклей по своим пьесам. Дело, в конце концов, не только в моем моральном несогласии, а в том, что они работают с моим материалом уже безо всяких договоров. И ноль реакции на мои требования. Может быть, однозначно украинский «Восход богов» поможет умереть моим тамошним постановкам…

— И последний вопрос. Литва ближе к Украине географически и не имеет общей границы с Россией. И поддержка Украины в Литве чуть ли не больше, чем в Эстонии и Латвии. Есть ли какая-то динамика этого отношения до и после 2022 года?

— Я вас поправлю: Литва — единственная в своем роде страна, которая граничит с Россией на западе. Я имею в виду Калининградскую область. Но мы близки к Украине не только географически, но также исторически. Украина как таковая создавалась при участии Великого княжества Литовского, будучи органичной частью Речи Посполитой. В 2022 году у нас было ощущение, что это на нас напали. Литовцы очень осознанно начали помогать Украине. Я лично знаю людей, которые уже отдали миллион собственных евро на автомобили и снаряжение для ВСУ. Они чувствуют потребность в этом участвовать. 

Меня самого удивляет, что до полномасштабного вторжения я почти не знал Украину. У меня не было с ней связей. С Россией — да, с 2013 года я был там во множестве мест. А за последние три года Украина стала для меня почти родной страной. Я встретил там столько прекрасных людей, занятых в театральной индустрии, очень оригинальной и профессиональной! В 2023 году меня пригласили в жюри национальной театральной премии Украины, и я смотрел по подвалам постановки в Киеве, Ивано-Франковске, Львове, куда приезжали также труппы из Одессы и Харькова, которые не могли играть дома из-за бомбежек. Это было потрясающе. Получилось, что я стал небольшой каплей в этой волне признания Украины как новой европейской нации.