«Город, где война закончилась в мае 2022-го»

«Хожу по комнате, вот и вся жизнь»

Год назад Юра и его мама Марина Ивановна вернулись в Мариуполь. Три года назад убегали оттуда, похватав то, что поместилось в одном чемодане, осели в Москве, потом в Подмосковье, а летом 2024-го решили, что пора бы и домой. Будь что будет, подумали они, дома и стены помогут. Они знали, что от дома только стены и остались, но по телевизору показывали, как бурно восстанавливается город и как хорошеет на глазах. 

Юра — немолодой и не очень крепкий мужичок. Его маме Марине Ивановне под восемьдесят. В феврале 2022-го она перенесла инсульт, одна рука и одна нога у нее так и остались парализованными. Она еще лежала в больнице, когда в город зашли «освободители», и Марину Ивановну из больницы выставили. Уцелевшие больницы в Мариуполе освобождали от больных, палаты требовались новой власти.

Марина Ивановна и Юра жили на шестом этаже панельной девятиэтажки. Юра кое-как довез полупарализованную маму до подъезда, завел в лифт, они поднялись к себе на шестой этаж. Потом в их дом попал снаряд, взрывом разрушило лифт и лестницу. Выйти из квартиры Марина Ивановна уже не могла. Во время обстрелов соседи прятались в подвале, а они с Юрой лежали на полу у себя на шестом этаже и молились. Потом «освободители» всё-таки спустили с шестого этажа инвалидное кресло со старой женщиной, а Юра еле-еле выбрался по разрушенной лестнице. Дальше был долгий путь в Россию, потому что бежать было больше некуда. Год они прожили в Москве в крохотной квартирке Юриной сестры, еще около года снимали комнату в деревянном доме в Люберцах. 

Весной 2024-го Юре позвонили мариупольские соседи. Сказали, что у всех, кто не явится лично с российским паспортом, жилплощадь новая власть забирает. Марина Ивановна плакала, что квартиру заработал еще Юрин папа. Волонтеры отвезли их обратно в Мариуполь, но жить в драгоценной квартире оказалось невозможно: окна и дверь были выбиты, внутри сплошной разгром, всё усеяно осколками и обломками стен. Да если бы и можно было там жить, всё равно лифт не работал, затащить на шестой этаж инвалидное кресло с мамой Юра не мог. Они поехали на дачу — в садовый домик, который строил Юрин папа. Там уцелели кровати и даже старый холодильник. Не было воды и электричества, но летом как-то обходились.

— Всё лето мы жили на даче, — рассказывает Юра, как прошел у них этот год. — Пару раз приезжали волонтеры из Москвы и из Питера, привозили нам воду, продукты. А так я на велосипеде ездил в магазин, покупал еду и воду. Там недалеко, минут пятнадцать ехать. А когда и пешком ходил. Велосипед мне волонтеры купили. Фонарики они тоже привезли, а то света у нас поначалу совсем не было, провода на столбах были все отрезаны. Где-то месяц мы жили без света, заряжать телефон и кипятить чайник я ходил к соседям на другие улицы. Потом уже нашел председателя нашего товарищества, он позвал электриков, они сделали нам свет.

На покупку воды, продуктов и лекарств у них была только пенсия Марины Ивановны — десять тысяч рублей. Сам Юра до войны работал диспетчером в мариупольском автопарке, но теперь не мог никуда устроиться, маму одну не оставишь. 

— А у меня страхового стажа — 43 года, — подхватывает разговор Марина Ивановна. — Вот так меня с пенсией обидели. Сунули какие-то свои распоряжения, указы. За 22-й год не заплатили ни копейки. Сказали, что я не заявила о себе. А я после инсульта была.

Раз в неделю Юра ходил в пенсионный фонд, пока не выплыли их с мамой два года московской регистрации. Как будто это сразу не могли увидеть. 

— Только благодаря тому, что в Москве мы успели сделать маме инвалидность, ее данные в компьютере как-то нашли, — объясняет Юра. — Недавно новую пенсию насчитали, но за всё время, пока мама получала только социальную часть, так и не заплатили.

— Сказали: не положено, — кивает Марина Ивановна. — Вы, сказали, не подпадаете.

— Одно мамино лекарство, самое дорогое, мы кое-как получили бесплатно, по инвалидности, — продолжает Юра. — И подгузники получаем. Остальные лекарства я покупаю. Если бы мы в Москве не оформили инвалидность, это ужас был бы, тогда ничего бы не получили.

Всё лето Юра ездил с дачи в городскую квартиру, убирал обломки, осколки, пыль и грязь, набравшиеся за то время, пока в доме не было окон. Поубирает час-другой — и спешит обратно к маме. Когда понял, что так и за год не управится, нанял помощника. Пришлось заплатить восемь тысяч рублей. Это в Мариуполе с некоторых пор такой бизнес: помогать людям разгребать завалы в разрушенном жилье. 

Таким, как Юра и его мама, у кого жилье не совсем разрушено, новая власть выделяет на ремонт по 240 тысяч рублей. Юра посчитал: по нынешним мариупольским расценкам этого не хватит даже на то, чтоб обои поклеить. А порушено всё: дверей нет, в стенах дыры, кафель осыпался. Бойлер утащили мародеры.

— Но зато государство нам окна вставило и батареи поставило, — благодарит Юра новую власть. — Так что к зиме отопление в квартире появилось. Ну и лестницу в подъезде восстановили. А бойлер нам купили московские волонтеры, так что горячая вода появилась. Тепло и газ — что еще нужно? 

И осенью, когда на даче стало невмоготу, он повез маму в городскую квартиру, где тепло и газ и за водой, чтобы маму помыть, не нужно ездить в магазин. Сначала пешком катил инвалидное кресло от дачи до дома. Не помнит, сколько времени ушло, но долго, несколько раз останавливался, отдыхал. Дальше пришлось маму поднимать на шестой этаж на руках, потому что лифт так и не запустили. Обещают запустить в 2026 году.

— Помогли соседи из подъезда, — говорит Юра. — Так мы потихонечку, где-то за час, маму и занесли наверх вместе с креслом.

Пока квартира стояла пустая, мародеры вынесли всё, что смогли спустить с шестого этажа. Хорошо, что лестница была разрушена: не утащили кровати, стиральную машину, газовую плиту и холодильник. 

— И ванна на месте, — добавляет Юра. — Спасибо, всё самое главное оставили. А так всё покрали. Бойлер полегче стиралки, так его украли. Мамину шубу унесли, а на тремпель вместо нее какую-то вонючую куртку повесили. Кофемолку даже украли, одежду, обувь, пылесос — всё, ну всё, что более-менее ценное было. Даже массажную подушку выкрали. Тут в квартирах соседей какие-то люди селились, может быть, они и воровали. А может, рабочие, которые лестницу делали. И курточка у мамы такая была, а у меня фотоаппарат… Теперь мы как-то приспособились. Тут сейчас тихо, техники военной уже мало ездит. Ну и что маме надо? Кухня, спальня и туалет. Но в душе у меня черно и пусто, всё у нас разрушили и всё отняли.

С осени, как Марину Ивановну подняли вместе с креслом на шестой этаж, она из квартиры не выходила. 

— Больше полугода я на улице не была, воздухом свежим не дышала, — жалуется она. — Юра ходил в поликлинику, чтобы врач ко мне пришла, а сказали, что нет такого врача, который придет. 

Юра выходит из дому только в магазин или в аптеку, дольше оставлять маму не хочет. Так и сидят они вдвоем у себя на шестом этаже. В Мариуполе действует комендантский час, но в какое время он наступает — этого Юра не знает, ему вечером ходить некуда. Они с мамой смотрят в интернете новости о том, как хорошо стало в Мариуполе при новой власти. И мечтают уехать оттуда хоть куда-нибудь. Только сначала надо продать «трешку» в панельном доме.

— Просто голова пухнет, не знаю, что дальше делать, — чуть не плачет Юра. — К врачу маме не попасть. Запись за два месяца. Да и не снесу я ее один из квартиры. Она сейчас обратно на дачу хочет на лето. Там вот-вот черешня поспеет, мама очень просится. Как буду ее спускать с шестого этажа? Попробуем как-то ножками, она же у меня полуходячая.

«Зайдешь к людям — а там всё крошится, сыплется и протекает»

Лера — волонтер. Она живет и работает в Москве, но раз в два-три месяца обязательно ездит на «новые территории». У нее там много подопечных: кого-то надо вывезти из Мариуполя на лечение, кому-то в Херсонской области доставить корм для животных, вывезти из Олешек бездомных собак, привезти лодки, фонари, одежду, продукты… Три года она ездит и видит, как меняются эти «новые территории».

— За эти три года Мариуполь оброс подъемными кранами, там активно идет «восстановление», — рассказывает Лера. И тут же уточняет: — Именно так, в кавычках. Все дома, которые не рухнули полностью, признаны пригодными для восстановления. Прямо на крыше (или что там осталось вместо нее) устанавливают такой лебедочный кран, снаружи дом штукатурят, а изнутри как-то встраивают перекрытия. 

Рушиться эти постройки, по словам Леры, начинают через месяц. Снаружи посмотришь — красота, всё в отделке. Зайдешь к людям, а там «всё крошится под ногами, сыплется со стен и протекает сверху». Из домов, признанных безнадежными, вынимают уцелевшие двери и окна, чтобы вставить туда, где идет ремонт. Подгоняют, как могут.

— Выглядит город по-прежнему устрашающе, — продолжает Лера. — Даже с этими разноцветными восстановленными домами. Исторический центр еще не трогали, он как лежал в руинах — так и лежит. 

Кто-то где-то кровельное железо раздобыл, кто-то откуда-то шифер припер — так и латают. Очень у многих домов хозяева просто погибли, их и некому восстанавливать. Так они и стоят в руинах, пока соседи не растащат. 

В глазах, говорит Лера, начинает рябить уже на въезде в город с востока, первое впечатление — там за эти три года всё восстановили, не осталось пустых провалов вместо дверей и окон, всё кажется нарядным и свежевыкрашенным.

— Это с левой стороны дороги, — уточняет Лера. — А по правую руку — сгоревшая маслобойня, элеватор такой. Проезжаешь этот микрорайон Восточный, едешь по улице, которая ведет к «Азовстали». Там начинается частный сектор: сгоревшие автозаправки, которые никто не восстанавливает, разрушенные дома. И тут — бац! — упираешься глазами в три большие новенькие многоэтажки. Их первыми поставили, когда Россия только зашла туда. Три дома небесной красоты: бело-голубенькие, плиточкой обложены. Но если подойти и присмотреться, то попасть внутрь невозможно: в домах дверей нет. Их просто состряпали быстро из готовых панелек, как потемкинские деревни, а панельки с входными дверями даже для вида поставить забыли. Может быть, лестницы внутри и есть, но это даже не проверить, потому что войти в эти дома нельзя. Они так и стоят пустые.

Три года спустя в «освобожденном от нацистов» Мариуполе, словно местные власти и сами считают его оккупированным, работает военная комендатура. По вечерам молодые люди боятся выходить на улицу. Формально им объявили, что с «новых территорий» в армию пока забирать не будут. На практике молодых мужчин ловят на улицах, потом находят методы, чтобы убедить их послужить новой родине.

Но есть мариупольцы, которые счастливы. Во всяком случае, так они говорят. У Натальи (имя изменено), в недавнем прошлом — военнослужащей украинской армии, голос звенит от счастья, когда она рассказывает про новую жизнь в ее родном городе.

«Для меня, человека, патриотично настроенного…»

О сегодняшней жизни в Мариуполе Наталья так и говорит: после войны. Война, уверяет она, закончилась три года назад, в мае 2022-го. 

— Уже числа 15 апреля стало потише, — вспоминает она. — А 16-го такой цепочкой по всем тропочкам начали заходить российские военные. Их было очень много. Хотя сначала, наверное, были дэнээровские, а российские пошли чуть позже. Но не суть. С конца апреля 2022-го интенсивных обстрелов уже не было.

Сейчас Наталья живет в Москве. Нет-нет, она ни за что не оставит родной Мариуполь, который стал еще прекраснее. Одна беда: врачей там почему-то не хватает. Вот и к гастроэнтерологу не попадешь. В прежней жизни, «при Украине», ее направляли на операцию в Одессу, считалось, что там работал лучший доктор. Но теперь ей удалось выбить лечение в Москве, в российской клинике. Наталья так и говорит: в российской. Она еще не до конца привыкла к такой радости, что Мариуполь теперь тоже «российский».

— Город так восстановили, загляденье! — радуется Наталья. — Такое Нахимовское училище построили — просто шикарное, красивенное! И построено оно на таком месте — на горе, город выделил 11 гектаров земли. Еще будет монумент славы строиться. Такой, что он будет виден со всех точек — и с моря, и с левого берега. Можете посмотреть по карте: площадь Комсомола, там огромная аллея, питерские ее восстанавливали, Питер же — побратим Мариуполя. Там баннеры поставили с фотографиями военных, освобождавших Мариуполь.

Что касается больниц, роддомов и драмтеатра, разрушенных российскими ударами, об их восстановлении Наталья знает немного. Голос у нее на минуту становится потише.

— Больницу одну, говорят, восстановили, но там я не была, — неуверенно говорит она. — Но я была в третьей поликлинике, там ремонт сделан просто шикарный, серое такое красивое здание. 

Вот и она не смогла оценить лечение в новой больнице. Но сумела добиться невозможного: направления в Москву. У Натальи характер пробивной, она всегда своего хоть как, но добивалась. Во времена пионерского детства была председателем совета дружины. В ОСМД (так в Украине называют жилтоварищества) — старшая по дому. Когда в Мариуполь вошли российские войска, она в числе первых пошла их приветствовать.

— Я этого момента ждала с 1991 года, — горячо признается Наталья. — Я еще тогда не могла понять, как можно было такое сотворить с такой державой — с Советским Союзом.

Числа 13-го или 14-го, вспоминает Наталья апрель 2022-го, в городе шли бои, и ее как председателя ОСМД нашли украинские военные. Потребовали ключи «от крыши» дома. Она ответила, что потеряла, когда за водой ходила.

— Я ж видела, что в доме напротив сидели корректировщики, сидели снайперы, стреляли по российским катерам, — объясняет Наталья. — И там, где они сидели, выгорели квартиры, потому что по ним стреляли в ответ. А эти хотели стрелять с нашей крыши. У меня аж ноги отказали от страха, я всё боялась, что они у меня по карманам пошарят, потому что ключи-то все в кармане лежали. Но они сели в машину и уехали.

Когда в город пришли российские военные, двое из них тоже подошли на улице к Наталье. Показали карту города и спросили, где прячутся украинские. Она им «подробненько на карте» показала: вон в том доме их видели и вон в том.

— Тут еще мужик к нам подбегает: ребята, говорит, у нас на этаже шесть украинских военных прячутся, — с воодушевлением продолжает Наталья. — Я им тот дом тоже показала на карте. А карты у них, хочу вам сказать, были настолько точные, вплоть до магазина, который был в 20-м году построен. Минут через шесть слышу: автоматные очереди с той стороны. Потом мы им еще пару домов показали, где сидят. И там тоже потом автоматные очереди слышны были. Очень хорошо люди помогали российским военным. Ну, по крайней мере те, с кем я общаюсь.

Война для Натальи началась, как она говорит, совершенно внезапно. Ровно в семь утра 24 февраля она прошла через проходную предприятия, где работала на административной должности, а там почему-то неподвижно застыли подъемные краны. Хотя обычно в это время работа уже кипела. Навстречу Наталье промчалось несколько машин в сторону проходной.

— Они не ехали, они низко летели, — рассказывает Наталья. — А одна машина стояла, в ней моряки сидели. Я спрашиваю: ребята, что случилось? А один мне отвечает, почему-то так по-хамски: «Ты не знаешь, что ли? Россия напала на Украину, у нас война!» Потом мы уже не работали, но через проходную нас еще некоторое время пускали, потому что в столовой оставались продукты, нас кормили. Мы ходили — кто с судочками, кто с пластиковыми ведерками. Потом обстреливать стали очень жестоко, и я перестала ходить. Не знаю, кто стрелял, но не русские же. Хочу вам сказать, что война в городе — это очень страшно. Это ужасно.

Из-за обстрелов Наталья не могла выйти из дому. Ее маме было 82 года, а их район, прилегающий к порту, обстреливали, как она говорит, «до последнего».

— Вот 20-го числа объявили о прекращении огня в Мариуполе, а нас еще 14–15-го числа обстреливали очень жестоко, — вспоминает Наталья. 

В наш дом было семь попаданий. Первый прилет был в лифтовую шахту, тогда контузило и меня, и маму, и бабушку-соседку, а соседка-девушка ранение получила осколочное. Потом прилетело в соседний подъезд, потом на второй этаж, на девятый… Но, слава богу, наш дом остался живой. Подремонтировали нам его — и живем в своих квартирах.

Наталья — прапорщик запаса, она гордится тем, что была военнослужащей. Когда началась война, многие вокруг сами засобирались на фронт.

— Начальник района у нас был проукраинский, — с неудовольствием говорит она. — Тоже сам пошел на войну. С украинской стороны.

Наталья сразу решила: из Мариуполя ни ногой. Так и дождалась там «прихода России». 

— Я познакомилась с ребятами-моряками, которые, представляете, обстреливали наш дом! — с непередаваемой радостью рассказывает она. — Это случайно выяснилось. И эти ребята, российские военные, делились с нами сухпаями, они привозили нам мешки с хлебом. Они сначала пришли, потому что кого-то разыскивали. Мы им помогли. А потом они спрашивают: может, вам воды принести? А хлеба хотите? А хлеб на тот момент был у нас самым дорогим подарком, мы же до этого хлеба не видели два месяца! И так получилось, что мы с ними сдружились. Один, помню, мне говорит: Наташ, а масло будешь? И в мае 2022 года я ела масло, представляете? Я российским военным морякам вот просто благодарна, мы так сдружились! Некоторые из них сейчас в Сирии, я с ними переписываюсь, переживаю за них.

В сентябре 2022 года в оккупированном Мариуполе Россия устроила мероприятие, которое назвала референдумом. Наталья, женщина с активной жизненной позицией, много лет работала в избирательных комиссиях на украинских выборах. И когда ей позвонили, чтобы пригласить в комиссию на «референдуме», она включилась в работу с большим энтузиазмом.

Теперь, когда Наталья со счастливой улыбкой вспоминает, как это было, можно сказать, что Россия готовила «референдум» задолго до его начала. Внезапным это решение точно не было.

— Мне позвонила одна знакомая, кажется, в июне или в начале июля, — вспоминает Наталья. — И говорит: срочно всё бросаешь и идешь в райадминистрацию на совещание. Но я работала и пойти не смогла. Потом звоню ей, а она мне и рассказывает: мол, в сентябре будет референдум, тебя назначили в комиссию. Это было для меня, человека патриотично настроенного, очень ответственно. И очень почетно.

Наталья, украинка, вставляющая в русскую речь слова из суржика, не уточняет, к какой именно стране она «патриотично настроена». Но работу на «референдуме» вспоминает как едва ли не самые счастливые дни за эти три года: как приезжали депутаты российской Госдумы, как один с ней обнимался, как много телекамер стояло именно на их избирательном участке. 

В том районе, где Наталья работала в комиссии, нашли уцелевшее здание школы. Председателю передали ключи. И с лета закипела работа.

— В этом здании очень быстро вставили окна, — продолжает Наталья. — И я так благодарна девочкам, которые со мной работали! У нас настолько была слаженная работа! А это ж было сразу после войны, где угодно могли бродить нехорошие элементы. У нас были машины для выездного голосования, и мы строили маршруты движения, а военные с нами выезжали для охраны.

Проголосовало, говорит Наталья, «очень много» мариупольцев. Особенно на «выездных участках». И в школу, где сидела комиссия, тоже много народу шло. Продолжалось это пять дней, а вечером 27 сентября комиссия достала из сейфа накопившиеся бюллетени и стала считать.

— И оказалось, представляете, что 90 процентов проголосовало за! — голос Натальи звенит от радости. — Были, конечно, и голоса против, но совсем немного.

— А я вот оставалась в городе до конца! — с гордостью говорит Наталья. — И теперь никогда оттуда не уеду! Вот только закончу лечение в Москве — и сразу вернусь.

Таких, кому удалось, как Наталье, официально пробиться к московским врачам, в Мариуполе мало. Так говорят волонтеры, которые сами договариваются с медиками в Москве и в Питере, сами везут к ним умирающих людей, часто таких, кому уже нужен санитарный транспорт, настолько запущена болезнь. Особенно страшной стала за эти три года в Мариуполе проблема рака. Рак лечить некому. Это признает даже патриотичная Наталья: рассказывает, как зашла случайно в поликлинику, где принимает онколог, а там коридор весь забит больными, присесть негде.

«Какое это счастье — хоспис»

Света умерла год назад, в июле 2024-го, в Петербурге. Питерские волонтеры, которые помогают украинцам, пришли к ней в хоспис, принесли аудиокниги. Она уже не могла читать и просила что-нибудь послушать, обрадовалась книгам. Девушки вышли поговорить с доктором, а когда вернулись, Света уже умерла. Тихо и без боли. У нее был очень запущенный рак груди. За несколько дней до смерти, позвонив в Мариуполь подруге Вере, с которой оставалась постоянно на связи, она рассказала, «какое это счастье» — попасть в хоспис. Потому что там уходит боль.

— Она благодарила меня за то, что я заставила ее уехать из Мариуполя, — вспоминает Вера тот разговор. — Говорила: в Мариуполе я бы давно загнулась, а тут попала в какой-то космос. Это она про хоспис, куда ее устроили волонтеры. До этого, еще на квартире, она тоже мне звонила, но во время разговора кричала от боли. У нее боли были ужасные.

Вера и Света дружили с детства, они жили в Мариуполе в соседних домах и учились в одной школе. После школы Света окончила медучилище, стала медсестрой и устроилась в водолечебницу металлургического комбината имени Ильича — крупнейшего и богатейшего предприятия Приазовья. Сейчас этот разрушенный комбинат собрались поднимать представители чеченской диаспоры, вдруг получившие над ним контроль, но это отдельная история.

— У этого завода после 1991-го был такой директор — Владимир Семенович Бойко, он поднял его с колен, — рассказывает Вера. — Он же заново отстроил в Мариуполе аэропорт, который был в аренде у завода. И это такой аэропорт был, просто игрушечка, там мозаика такая красивая была на балконе, он «Боинги» принимал! Работал до 2014 года. И еще у завода была своя поликлиника, а в поликлинике — водолечебница. Люди там восстанавливались после травм, после тяжелых болезней. Кто угодно мог прийти на процедуры и уйти, а мог остаться на какой-то срок для реабилитации. Вот там Света и работала медсестрой.

Году в 2020-м, вспоминает Вера, Светлана обнаружила у себя «какие-то узелки в груди». Затянула с обследованием. Но в конце 2021-го должна была всё-таки ложиться в онкологический стационар, был такой в Мариуполе.

Тем временем больницу, куда должна была лечь Света, разрушили обстрелы. Оперироваться стало негде. Она уже знала, что рак у нее агрессивный, на счету каждый день. Друзья помогли ей выбраться из дома, сосед посадил в машину и под обстрелами, на пробитых колесах повез в другой конец города. Там еще цела была больница интенсивного лечения. Но и там помочь Свете было уже некому. Машина скорой довезла ее до Новоазовска, оттуда — в Донецк. И она лежала в Донецке еще семь месяцев, пока доктор не признался, что ему нечем лечить. А дома у Светы оставалась 80-летняя мама, ухаживать за ней было некому.

— Света вернулась в Мариуполь очень расстроенная, время шло, лечения никакого не было, и затянулось это еще больше, до 2024 года, — вспоминает Вера. — А у меня тогда была знакомая, которую с осколочным ранением вывезли российские волонтеры. И она дала мне номер одной девочки-волонтера — Инги.

Волонтеры — российские вместе с европейскими — готовы были организовать Свете лечение в Германии. Переправить ее в Европу можно было через Питер. Инга засобиралась в Мариуполь — вывозить Свету.

— Тут Светка стала вдруг сомневаться: как, говорит, я маму брошу, — продолжает Вера. — Я — давай звонить опять волонтерам. Они мне говорят: в таких случаях мы вывозим в Европу вместе с мамой. Но Светка уперлась: мама, говорит, не доедет. Тут я на нее накричала: маме твоей, говорю, легче будет, если ты у нее на глазах помрешь? Через 15 минут она мне перезвонила и сказала, что едет. А тетя Лена, ее мама, осталась в Мариуполе, отказалась ехать.

В Питере Свету ждали врачи коммерческого медцентра, который сотрудничал с волонтерами и бесплатно помогал украинцам, никак это не афишируя. Предполагалось, что там проведут необходимые обследования и подготовят пациентку к переезду в европейскую клинику. Обследования показали, что ехать бесполезно, слишком поздно. За два года с начала войны опухоль стала неоперабельна, никакая химия помочь уже не могла. Света кричала от боли, волонтеры вызывали скорую, чтобы та хоть укол сделала. Между приступами Света думала только о том, что дома, в Мариуполе, осталась мама, и если сейчас не вернуться, она маму может больше не увидеть. Она то умоляла везти ее обратно в Мариуполь, то просто плакала, то забывалась под обезболивающими. С трудом волонтеры убедили ее лечь в хоспис. Умерла Света очень спокойно, просто заснула.

— Дня за два до смерти Света мне вдруг позвонила в какое-то неурочное время, — рассказывает Вера. — Она уже не очень хорошо соображала, наверное, из-за лекарств. А тут вдруг заговорила совершенно четко и ясно. Она дала мне подробные инструкции насчет тети Лены: вот эти таблетки маме так пить, эти уколы так колоть, найди, говорит, кого-то, кто будет делать уколы. Потом продиктовала телефоны родственников и друзей, которым надо позвонить, когда она умрет. А потом волонтеры привезли в Мариуполь урну с ее прахом, так захотела тетя Лена.