Непоправимый вред

Притворяется, что всё хорошо

— Хуевое у меня состояние. Меня сняли с таблеток. У меня дереализация, плохо сплю. Но всем говорю, что у меня всё нормально, — так стримерка Анна Бажутова объяснила жениху Александру Демчуку свое психологическое состояние, позвонив ему из пермского СИЗО в конце этого марта.

В июне 2024 года Останкинский районный суд Москвы приговорил Бажутову к 5,5 годам колонии, признав виновной по статье о распространении «фейков» про российскую армию (п. «д» ч. 2 ст. 207.3 УК РФ). Поводом для возбуждения уголовного дела стал стрим Ани на платформе Twitch. В закрытом эфире девушка призывала «переубивать» виновных в убийстве мирных жителей в Буче «русских людей». За эти слова она на том же стриме извинилась и почти сразу удалила запись.

После начала мобилизации Анна с женихом уехали в Казахстан. Через год им пришлось вернуться, поскольку ухудшилось здоровье Аниной мамы с онкологическим диагнозом. Примерно в то же время тот самый стрим опубликовал телеграм-канал «Мужской легион» — новой формы движения «Мужское государство», которое признано в России экстремистским. Бажутова ждала, что агрессивные соратники ультраправого блогера Владислава Позднякова разобьют окна ее квартиры. Вместо Z-хейтеров пришли силовики.

В августе 2024 года, рано утром, в квартиру, где жили Аня и Саша, ворвались люди в форме. Они провели обыск и увезли молодых людей в следственный отдел при Останкинском суде. Оттуда на следующий день Демчук вернулся домой, а Анну посадили в СИЗО-6 «Печатники». К эмоциональному потрясению из-за ареста добавилось еще одно переживание: новоприбывшим в изолятор запрещено брать с собой рецептурные лекарства. Бажутова осталась без привычной медикаментозной терапии.

На суде девушка говорила, что высказалась против резни в Буче, находясь в тяжелом эмоциональном состоянии и под действием новых лекарств. Таблетки необходимы Бажутовой, чтобы держать под контролем ментальные заболевания. В 2014 году, когда Ане было 20 лет, диагностировали пограничное расстройство личности. О жизни с ПРЛ она рассказала четыре года назад, описав свое состояние как гиперчувствительность с постоянной сменой настроения и «черной дырой внутри».

Анна много лет почти не выходит из дома: в 2016-м на фоне панических атак в метро у нее развилась агорафобия — боязнь скопления людей. Из-за сложности жизни в четырех стенах началась депрессия. Блогерка постоянно принимает антидепрессанты, нейролептики и нормотимики, которые назначил психиатр.

Через неделю после того, как главврачу «Печатников» передали справки и рецепты от психиатра, Анне разрешили получать таблетки.

Однако ФСИНовские психиатры имеют право корректировать лечение или вовсе отменить назначения врача с воли. Такая ситуация произошла осенью 2024-го, когда Бажутову перевезли в СИЗО-5 Перми. Во время этапа таблетки арестантке выдавали конвоиры. Врач-психиатр пермского изолятора придерживается собственного взгляда на лечение ментальных расстройств:

— Он решил, что это лечение Ане не подходит, что она занимается карательной психиатрией. И резко отменив все препараты, поменял их на мочегонное средство, — говорит Александр Демчук.

Сначала Бажутову накрыл синдром отмены. Началась апатия, она не вставала с кровати. Когда звонила Саше, он по голосу слышал, как его невесте плохо. Вместе с адвокатом они составили иск на психиатра из-за его неправомерных действий. «После этого он стал шелковый, сразу все препараты вернул», — описывает Александр эффективность официальных жалоб. Но три-четыре недели Анна оставалась без препаратов.

Апатия сменилась повышенной эмоциональностью. В январе этого года администрация СИЗО-5 выписала Анне взыскание за три эпизода сна в течение семи минут (хотя спать и лежать после подъема на заправленной кровати подследственным не запрещено). В ответ девушка до крови разбила голову об угол раковины. Демчук говорит, что у Ани давно не случались настолько резкие реакции. Рядом не оказалось никого, кто бы ее успокоил. В итоге помог тот самый психиатр, который ранее заменил ее терапию на мочегонное.

Аня на удивление хорошо ассимилировалась в тюремной жизни, говорит Саша. Ей даже не понадобилась помощь психотерапевта с воли. Поддерживает не только медикаментозная терапия, но и забота о сокамерницах. Одной из них Бажутова помогает справляться с суицидальными настроениями. Такие мысли были и у стримерки, но сейчас она чувствует себя лучше:

Потому что Аня знает, что выйдет, она видит цель, — говорит ее жених.

При этом Демчук не исключает, что реальность не настолько оптимистична, просто Аня не рассказывает ему всей правды: «Говорит, что держится, но как будто бы на самом деле не особо. Пару раз в разговорах проскакивало, что она притворяется».

Проблема с агорафобией осталась. Бажутова почти не выходила на улицу одна, но перед арестом научилась ездить на такси и заново осваивала общественный транспорт. В заключении прогресс сошел на нет: из здания изолятора она выходит только под конвоем. Демчук говорит, что если Аню сейчас выпустить на свободу, она не уйдет, пока за ней не приедет близкий человек.

Недавно Анна стала снижать дозировки своих препаратов. Она опасается, что зависимость от них станет причиной давления и шантажа со стороны сотрудников ИК-5 города Вышний Волочок Тверской области. Туда ее привезли в середине апреля. Таблетки из изолятора забрать не разрешили. Демчук не исключает проблем с доступностью к лекарствам в колонии и опасается, что состояние его невесты ухудшится. В своем последнем слове Анна призналась, что почти за год в СИЗО у нее не осталось моральных сил и она «очень сильно боится зоны».

Помощь в погонах

Доступ к психологической помощи у российских заключенных появился в конце 1980-х годов. С 1992-го в колониях открылись психологические лаборатории. Терапией занимаются фсиновские психологи и психиатры, то есть люди в погонах. Такие специалисты, прежде всего, должны уделять внимание адаптации и исправлению заключенных, а значит, их помощь адресована здоровым, а не людям с расстройствами психики. Ключевую роль в формировании подходов к работе с заключенными играет научно-исследовательский институт при ФСИН. Его специалисты создают методички для тюремных психологов, а также обрабатывают отчеты об их деятельности.

В российской пенитенциарной системе задействовано около 3500 психологов — как правило, один, максимум трое в каждом учреждении. При этом численность заключенных в одной колонии или следственном изоляторе может достигать тысячи человек плюс сотрудники, с которыми психологи также обязаны взаимодействовать. Федеральная служба исполнения наказаний регулярно отчитывается об «успехах», достигнутых в работе по поддержанию ментального здоровья зеков: тут и лекции о том, как поднять самооценку, и занятия по познанию собственного «я». Бо́льшая (и тоже почти всегда безуспешная) часть работы внутренних специалистов направлена на профилактику выгорания самих фсиновцев. На фоне хронического кадрового голода говорить о реальной психологической помощи сидельцам не приходится.

Что касается штатных психиатров, они могут ставить диагноз, а также подтвердить или опровергнуть существующий. Однако суд всё равно будет доверять диагнозу, поставленному в рамках уголовного дела судебно-психиатрической экспертизой, говорит Анна Каретникова, юрист, член совета правозащитного центра «Мемориал» и бывший ведущий аналитик УФСИН в Москве. Диагностикой и лечением подсудимых и осужденных занимаются в психиатрических больницах. 

Так поступили с Викторией Петровой и Александром Габышевым, которого держат в медучреждении почти три года.

Психиатры на местах могут выдать таблетку, и то если часто жаловаться, говорит Каретникова. Тогда дадут валерьянку или пустырник. Если у заключенного есть справки от психиатра с воли, шанс получить что-то серьезнее валерьянки увеличивается. Но и в этом случае препараты выдают в соответствии с назначением, а хранить их в камере запрещено. Рецептурных медикаментов сотрудники боятся, потому что зек их может накопить и попытаться покончить с собой. Поэтому добиться получения таких таблеток с воли крайне сложно. Для этого заключенному приходится постоянно писать заявления на прием к психиатру и убеждать его в необходимости этих лекарств. Если получится, врач поставит арестанта на профилактический учет и выдаст назначение. Заключенный передаст его близким, те купят препараты и передадут их в СИЗО или колонию. Процесс может занять не один месяц, и всё это время человек будет без лечения.

— В неволе нет термина «ментальное расстройство». Там ты либо псих, либо не псих. А псих ты в том случае, если доставляешь беспокойство сотрудникам или сокамерникам. Если шумишь, дерешься, кричишь, ссоришься, не ухаживаешь за собой, то, скорее всего, ты псих. Но в тюрьме и здоровый человек может с ума сойти. Никто не обязан быть сильным, никто не обязан быть психически здоровым в такой ситуации, — говорит Анна Каретникова.

Психологи в погонах быстро разочаровываются в своей работе и не видят в ней смысла, ведь более 60% освободившихся возвращаются в колонии. А сотрудники выгорают и становятся безразличными к проблемам арестантов.

На постоянной основе в закрытые учреждения не пускают специалистов, которые не подчиняются ФСИН. Поэтому некоммерческих организаций, которые бы заботились об эмоциональном здоровье заключенных, практически нет. Фонд «Протяни руку» проводит групповые сеансы в воспитательных и колониях Томска, Брянска, Азова и других городов. Основное направление деятельности — помощь в преддверии освобождения с адаптацией на воле.

На общение с пенитенциарным психологом некоторые заключенные соглашаются только ради собственной выгоды. В том числе, от его характеристики зависит возможность условно-досрочного освобождения. На реальную помощь психолога мало кто рассчитывает, поскольку о конфиденциальности речи нет: всё, что ты расскажешь, может быть использовано против тебя. В этом мнении единодушны все собеседники «Новой-Казахстан».

«В СИЗО всё кровью залито»

Психологи тестируют всех, кто прибыл в колонию, и наблюдают за ними на карантине. Делается это с одной целью: выявить склонность к «деструктивному поведению», то есть к суициду и самоповреждениям (в пенитенциарной системе это называют членовредительством). Обнаружив на руках порезы, заключенного сразу ставят на профилактический учет, а на папку с делом приклеивают красную полосу.

Если склонный к селфхарму арестант потом что-нибудь с собой сделает, то внимательному психологу за это ничего не будет. Если же специалист прозевал «психа», его могут привлечь к ответственности, вплоть до уголовной. Мертвые заключенные портят статистику исправительного учреждения и сопряжены с никому не нужной бумажной работой.

— Членовредительством в тюрьме никого не удивишь, — говорит Каретникова. — Иногда для этого есть серьезные причины. Иногда человек может порезать себе руки или пузико, просто если оперативник медленно несет ему сигарету. В СИЗО всё кровью залито, ходишь по полу и не обращаешь внимания.

Делиться с врачом в погонах своими проблемами и страданиями бессмысленно:

— Если фсиновскому психиатру сказать: «Доктор, у меня ментальное заболевание, у меня депрессия», он просто не поймет и отправит обратно в камеру. Депрессия вообще не считается существенным диагнозом, пока не подтверждается тем, что ты хочешь умереть. Поэтому так много радикальных действий. Кто-то голодовку объявляет, кто-то режет себя — чтобы показать, что он на пределе, — объясняет юристка.

Случаи попыток суицида (в том числе завершенных) в колониях года сохраняются примерно на одном уровне. В 2019 году покончили с собой 274 заключенных, в 2021-м их было 252. В 2023 году ФСИН скрыла почти все данные о заключенных, включая цифры о смертности и заболеваемости. Нам известно лишь об отдельных случаях. В прошлом июле пианист Павел Кушнир скончался в результате сухой голодовки в СИЗО Биробиджана, где оказался из-за антивоенных видео. В конце прошлого года в московском СИЗО «Водник» покончил с собой Андрей Котов, ранее обвиненный в проведении «туров для геев». В ноябре 2023 года заключенная самой страшной в России женской ИК-2 в Мордовии Мария Украинец рассказала о своей попытке вскрыть вены после того как ее избил сотрудник администрации. Скорую ей не вызвали. «Только сказали: “Сдохнешь здесь”», — заявила Мария правозащитному проекту «Женский срок».

Долгое время права заключенных, к которым применяется карательная психиатрия, отстаивала Независимая психиатрическая ассоциация России. Почти год назад умерла ее исполнительный директор Любовь Виноградова. Заменить ее никто не смог и организация почти не работает, ответили «Новой-Казахстан» в ассоциации.

Политзаключенная Мария Пономаренко пыталась покончить с собой из-за постоянных издевательств со стороны администрации барнаульского СИЗО. В марте 2025 года она пожаловалась, что находится на грани суицида, а 17 апреля объявила голодовку из-за нечеловеческого к ней отношения.

Летом 2022 года, во время предварительного следствия по уголовному делу о распространении военных «фейков», журналистке поставили диагноз «истерическое расстройство личности» (устаревшее название диссоциативного расстройства). Несмотря на то, что препараты для снижения симптомов она получает, за годы заключения (в начале 2023 года суд назначил ей шесть лет колонии) состояние Марии ухудшилось. Об этом в своем телеграм-канале рассказал адвокат Пономаренко, Дмитрий Шитов:

— В первой экспертизе врачи [Алтайской краевой клинической психиатрической больницы им. Ю. К. Эрдмана в Барнауле] пишут, что с истерическим расстройством Мария способна себя контролировать и осознавать последствия своих действий. Вторая экспертиза через полтора года, в конце 2023-го, показала, что Мария не вполне способна осознавать и контролировать себя. Но где она всё это время находилась? Внутри системы ФСИН. Стало ли ее психическое здоровье хуже? Стало.

Так называемое истерическое расстройство стало причиной конфликта с конвоем, который силой доставил Марию на необязательную дисциплинарную комиссию. Ситуация спровоцировала у нее острое проявление болезни: Пономаренко плакала, сопротивлялась и в итоге полностью утратила контроль над собой и наступила босыми ногами на ноги двух фсиновцев.

— Мария объясняла это состоянием нервного срыва. Это не выдумка защиты. Комиссия судебных психиатров клиники Эрдмана установила, что действительно в момент проявления острого истерического расстройства Пономаренко не в полной мере осознавала последствия своих действий, не в полной мере могла ими руководить, — объяснил Шитов.

Журналистку осудили по статье о нанесении неопасного для здоровья вреда (ч. 2 ст. 321 УК РФ) и приговорили к к 1 году и 10 месяцам. С учетом проведенного срока в СИЗО (день за полтора) новый приговор удлинит время заключения Марии Пономаренко примерно на один месяц.

В связи с обострением заболевания Марие назначили принудительное амбулаторное лечение, которое она обязана пройти уже после освобождения, через три года. Этот подход Дмитрий Шитов считает бесчеловечным и акцентирует внимание на то, что внутри системы ФСИН ее лечить не будут. Можно только ставить вопрос о попадании к ней вольного врача на регулярной основе. Адвокат обсуждал с подзащитной эту возможность, но пока этот вопрос не в приоритете и найти психиатра в Барнауле крайне сложно.

Врачи с воли

Привести врача с воли — единственный способ получить доступ к качественной психотерапии в заключении. Согласно правилам оказания помощи арестантам, медорганизация должна прислать врача в тюремное учреждение в течение трех дней со дня поступления запроса. На практике заключенные ждут поддержки месяцами, многие ее так и не получают.

Самое сложное — добиться разрешения следователя (в СИЗО) или сотрудников ФСИН (в колониях и тюрьмах). Чтобы экс-депутата Алексея Горинова госпитализировали, понадобилось открытое письмо Владимиру Путину, под которым подписались три сотни врачей. Аналогичное письмо не помогло Алексею Навальному: вместо того чтобы лечить, его убили в колонии. Долгое время в проведении операции отказывали Игорю Барышникову.

У Софьи Субботиной, девушки бывшей узницы Кремля и психоактивистики с биполярным расстройством Саши Скочиленко, на получение разрешения ушло около трех-четырех месяцев. Всё это время сотрудники «Арсеналки» находили предлоги для отказа. Помогли жалобы на СИЗО, которые писала группа поддержки Скочиленко. Художницу осудили на 7 лет по «фейковой» статье (п. «д» ч. 2 ст. 207.3 УК РФ) за замену пяти ценников в магазине «Перекресток» в Петербурге на листовки с информацией о погибших мирных жителях при бомбежке драмтеатра в Мариуполе. 1 августа 2024 года ее освободили в рамках обмена заключенными.

Субботина рассказала «Новой-Казахстан», какого врача должны пропустить к пациенту за решеткой. Это может быть медик из государственного или частного учреждения, обязательное условие — официальный трудовой договор. Софья долго искала клинику, которая бы оформила визит врача в «Арсеналку». Согласился только

Антон Костин, психиатр и главврач Open Mind Clinic. Его консультация в клинике стоит 11 тысяч рублей. К Саше он приезжал бесплатно:

— Вызов частного психиатра на дом или, как в нашем случае, в тюрьму — это всегда очень дорогая история. За первый прием мы заплатили по-настоящему много. Но когда врач посетил Сашу и узнал ее историю, он больше не брал с нас денег, — говорит Субботина.

К Скочиленко регулярно приходили два врача. Костин навещал художницу раз в несколько месяцев: к нему обращались, когда она чувствовала себя плохо и была необходимость подкорректировать медикаментозную терапию. Каждую неделю приезжал психотерапевт, который работает с Сашей уже много лет. Когда он узнал о случившемся, тоже отказался от оплаты.

Необходимость в гражданских врачах появилась из-за того, что в изоляторе Скочиленко не предоставляли помощь. Психиатра «Арсеналки» Саша считает чудовищным человеком и садисткой:

— Она называет пациентов психами. А если человек ей говорил, у него панические атаки, она отвечала: «Панические атаки — это когда забираешься под стол и ссышь под себя». Когда я с ней встретилась, первое, что она мне сказала: «Наша основная задача понять, почему вы это сделали». 

— вспоминает Саша и добавляет, что на первых сеансах с ее врачом присутствовал сотрудник изолятора и «грел ушки», но потом ему надоело слушать о переживаниях девушки.

Эта же психиатр не хотела выписывать Скочиленко таблетки, которые назначил ее доктор. Из медикаментов в «Арсенале» только так называемый, витамин А (советский нейролептик аминазин) и витамин Г (галоперидол, одно из первых лекарств для лечения шизофрении). Благодаря усилиям группы поддержки Скочиленко стали выдавать ее препараты. Они были очень кстати: осенью 2022-го у Саши началась депрессивная фаза биполярного расстройства и развился посттравматический синдром. Этот период она вспоминает как самый страшный и тяжелый в заключении.

Скочиленко уверена: людей с психическими диагнозами в российской пенитенциарной системе дискриминируют. Причем делают это как сотрудники, так и другие сидельцы. Первые отказывают в лечении, вторые создают невыносимые условия в камере:

— Люди с ментальными особенностями часто становятся козлами отпущения и мишенью агрессивных женщин, — рассказывает Скочиленко. — Особенно если человек не в силах защитить свои границы, потому что он в состоянии сильной депрессии, лежит на кровати, плачет целыми днями, отказывается вставать на проверку или идти мыться. Их называют неадекватными, психованными — это самые большие ругательства в тюрьме. Насилие над «неадекватной» женщиной — и есть отношение к человеку с диагнозом. 

Благодаря терапии, говорит Саша, она прожила в тюрьме «нормально, иногда хорошо»:

— Меня спрашивают, откуда в тебе такая сила? Почему ты на судах улыбалась? Всё просто: у меня есть терапевтическая схема, которая мне помогает. Был такой момент: я лежу [в камере] и мне радостно просто от того, что мне тепло, у меня ничего не болит, я дышу. Я научилась радоваться тому, как ползали муравьи во дворе. Даже самые маленькие радости важны.

Страшный опыт заключения дает о себе знать и сейчас, спустя девять месяцев после освобождения. Скочиленко страдает от клаустрофобии, панических атак, нулевой стрессоустойчивости и ночных кошмаров:

— [Во сне] я видела кровь, расчлененку, убитых животных. За мной гнались. Я оказывалась голой на сцене, я писала контрольную по математике, к которой не готова. Мне снилось, как следователи топят меня в тазу или как меня выталкивают из самолета без парашюта. Из-за этого я не хочу ложиться спать и не высыпаюсь.

Иногда Саша хочет исчезнуть. Она выходит гулять и говорит себе: «Сегодня хороший день для того, чтобы заблудиться в лесу». Но всегда возвращается из леса. Она продолжает терапию и с большим оптимизмом смотрит в будущее, зная, что сможет всё преодолеть. «Теперь я понимаю, что человеческая психика способна на огромные чудеса», — говорит Скочиленко.

«Пока он за решеткой, лучше ему не станет»

Даже при активных действиях родных и защитников визит вольного специалиста не всегда возможен: окончательное слово — за администрацией. До ареста поэту и инженеру-конструктору 34-летнему Артёму Камардину диагностировали тревожное расстройство личности. Он принимал антидепрессанты и транквилизаторы, которые стабилизировали его состояние.

В конце 2023 года Камардина приговорили к семи годам колонии общего режима по двум статьям: о возбуждении ненависти (ч. 2 ст. 282 УК РФ) и о публичных призывах к действиям против безопасности государства (ч. 3 ст. 280.4 УК РФ). Это самый большой срок среди трех фигурантов «Маяковского дела». Поводом для преследования стало стихотворение Камардина «Убей меня, ополченец», которое он декламировал 25 сентября 2022 года в центре Москвы на «Маяковских чтениях», посвященных мобилизации. Следствие считает, что этим стихотворением парень возбудил ненависть к «участникам военных действий в ЛНР и ДНР». На следующий день силовики пришли домой к Артёму и его будущей жене Александре Поповой. Над девушкой издевались и применяли физическую силу. Камардина избили, а также подвергли сексуализированному насилию с применением гантели.

Пострадавшим от пыток необходима психологическая поддержка. Вместо мягкого кресла в кабинете психолога Камардин оказался на нарах. Попова приносила администрации назначения от врача, но противотревожные препараты не выдавали. Привезти независимого доктора в московское СИЗО «Бутырка» невозможно, поскольку там есть свое больничное отделение. В ноябре того же года Камардина вывезли на психиатрическое освидетельствование в НМИЦПН им. В. П. Сербского. Месяц он провел в одной палате с обвиняемыми в убийстве, в отделении для подследственных, которое входит в структуру ФСИН.

— Все врачи, которые там работают, выполняют приказы, как и все остальные сотрудники этой службы. Если есть необходимость поставить определенный диагноз или признать человека невменяемым, они это сделают, — говорит жена поэта.

В институте Сербского москвичу вместо тревожного расстройства диагностировали смешанное расстройство личности (то есть признаки сразу нескольких расстройств, без преобладания одного из них) и назначили непривычный для него антидепрессант — амитриптилин. От него состояние Артёма ухудшилось и он отказался его принимать.

В декабре 2024 года Камардина доставили в ИК-2 в городе Покров Владимирской области (там же отбывали срок политзаключенные Алексей Навальный, Алексей Горинов и Константин Котов). Помимо ментальных проблем, Артёма мучают боли в спине и ногах, а также мигрени. В доступе невролога, как и психиатра с воли, ему отказали. Единственное лечение — выдавали обезболивающее. Отказ в медпомощи Саша Попова связывает с тем, что колония находится в стадии ликвидации и администрации было «плевать на всех».

По неизвестным причинам покровскую колонию должны закрыть в течение 2025 года. Сидельцев распределяют по другим исправительным учреждениям этого региона. В конце марта Камардина этапировали в ИК-4 города Вязники. Александра продолжит добиваться, чтобы к мужу пустили врачей и передавали антидепрессанты. Получится или нет, она не знает.

В неволе состояние Артёма сильно ухудшилось. У него паранойя, тремор, нервные тики — весь букет того, что связано с тревожным расстройством, перечисляет Попова. К этому списку добавились признаки ПТСР и «жуткой депрессии». На ментальное состояние Камардина влияет не только отсутствие медикаментов и ухудшение физического здоровья, но и само лишение свободы:

— Он мне говорил, что отчаянно нуждается в психотерапии и медикаментах. Настолько ему тяжело всё это переваривать, настолько тяжело жить. Ему плохо и с этим пока ничего не сделать. Тёма говорит, что с таблетками было бы чуть проще переносить весь этот трэш, глушить тревожность. Но даже прием медикаментов сейчас глобально не улучшил бы его состояние. Пока он за решеткой, ему будет становиться только хуже: как физически, так и эмоционально.

Камардину осталось сидеть еще почти четыре года. Он боится, что последствия заключения нанесут непоправимый вред как его телу, так и психике.

Добиться посещения вольного врача сложно даже для политических узников с медийной поддержкой. У обычных заключенных такой привилегии просто нет. Адвокат по назначению не будет заниматься этим сложным процессом. А денег на платного юриста, как и на врача, нет. Кроме того, арестант сам должен осознать, что нуждается в помощи психолога или психотерапевта:

— Я не знаю ни одной истории, когда [заключенная] женщина бы вообще задумалась об этом. Это очень длинная цепочка, которая делает нереальным право любого заключенного воспользоваться вольным психологом в тюрьме. Задача выглядит просто нерешаемой, — говорит основательница проекта помощи женщинам в заключении «Женский срок» Саша Граф.

Психологи лучше митингов

Изменить несовершенную и опасную для жизни систему поможет только реформа федеральной службы исполнения наказаний. В провале одной из таких попыток первый заместитель директора ФСИН Эдуард Петрухин признался 13 лет назад. С тех пор система продолжает деградировать.

В феврале 2025 года Минздрав подготовил проект приказа, который может еще больше ограничить доступ заключенных к гражданской медицине. Сроки приезда врача в колонию растянутся до бесконечности и, не дождавшись помощи, человек может умереть. «Предлагаемые поправки — это прямое нарушение гарантированных государством прав граждан», — не сомневается адвокат Владислав Лапинский.

Профессиональная и своевременная психиатрическая помощь в заключении снизит количество попыток суицида и завершенных самоубийств, подводит итог юрист Анна Каретникова. Саша Скочиленко тоже уверена, что спасти ментальное здоровье политзаключенных могут только специалисты с воли:

— Они помогут заключенным больше всех митингов и петиций. Это безумно важно, потому что иначе будут сухие голодовки со смертями, попытки суицидов, так называемые нервные срывы. Психотерапия и психотерапевт предотвратят смерть политзаключенных в тюрьмах.

Ирина Новик, специально для «Новой-Казахстан»