«Война видит Диму и не может его забыть» 

Не так давно в соцсети Facebook кинокритик Антон Долин (иноагент, уехал из России) сравнил уехавших из страны из-за войны и оставшихся россиян с героями сериала «Разделение»: innies — буквально теми, кто внутри системы, и outies — теми, кто вне. Не нужно знать сюжет сериала, чтобы понять суть сравнения: есть те, кто вынужден играть по правилам системы, и есть те, кто, условно, на свободе. Это сравнение, к сожалению, — еще один кирпичик в стену между между людьми. Но именно оно невольно всплыло в моей памяти, когда я начала читать «Улицу Холодова» Евгении Некрасовой. 

Книга — взгляд из сегодняшнего дня в 90-е, в неблагоустроенное Подмосковье того времени, в электрички, везущие работающих в Москву. Дмитрий Холодов вырос и до самой смерти жил в Климовске, Некрасова ходила в ту же школу №5, что и он, главы о Холодове названы в книге «Дима и война». Но это еще и взгляд в сегодня из сегодня — на беду, про которую Некрасова говорит, что та «отняла у нее способность мечтать». Евгения Некрасова живет и работает в Москве и Астрахани, одна из создательниц «Школы литературных практик», в интервью литературному критику Лизе Биргер она говорит, «мы живем и выживаем здесь», и что будет очень несчастной, если ей придется уехать из России. 

Рассказы Некрасовой вырастают на стыке кухонного реализма (изначально жанр британского кино от начала 60-х и до наших дней) в российских реалиях (панельках, спальных районах, ипотечных квартирах) — и фольклора. В них есть кикиморы, заговоры, лешихи, домовые, которые словно пытаются оживить каменные московские джунгли, — к добру ли или к худу. В «Улице Холодова» магическо-фольклорный элемент сведен до минимума, но он всё равно присутствует: в порой неудобном для читательского уха языке писательницы, намеренной пересобрать смыслы привычных слов или хотя бы сделать так, чтобы читатели об этих смыслах задумались, и в самой фигуре Холодова, написанной густыми широкими мазками, — действительно, фигуре былинного персонажа. Или персонажа сказки, «общероссийского ангела» — так нарекает его писательница. Другой сказочно-былинный персонаж — Война. 

«Живает-бывает Дима. Война видит Диму и не может забыть его. Потому что выдранный с неба ангел». 

«Война, как радиация, проникает в мирный город, сифонит через проходную, липко цепляется за подошвы сотрудников».

«В России — царской, советской, постсоветской — часто и много воюют. Словно тутошние люди, особенно мужчины, сразу рождаются оружием — снарядом, патроном, штыком, ракетой». 

Климовчане живают-бывают и производят патроны на оборонном предприятии, подкармливают Войну. Холодов — герой без страха и упрека, глядящий на мир, Россию и даже российскую армию «смелыми и добрыми мушкетерско-красноармейскими глазами». Дима противостоит Войне статьями и расследованиями о незаконной деятельности министерства Обороны РФ, но она разорвет его тело на куски. Вид обезображенного тела журналиста радует Войну. 

Параллельно истории Холодова Некрасова рассказывает свою собственную: историю девочки с дислексией, которая ненавидела родной подмосковный город, сбежала от него сначала в Москву, потом в Англию, училась журналистике в «непрофессиональной серой шараге в спальном районе на окраине города», сочиняла рекламу и писала сценарии, и вернулась в Климовск, потерявший городской статус, присоединенный к Подольску, с рабочим проектом книге о Холодове в попытке понять и принять его жителей, главная из которых — ее мама. 

Помня о том, что Евгения Некрасова живет в России, я мысленно возвращаюсь к пресловутой цитате об уехавших и оставшихся и думаю, как говорить и писать о ее книге. Позиция Евгении Некрасовой ясна, настроение книги, переданное не только через текст, но и через черно-белые иллюстрации Веры Ломакиной, — сочетание усталости, грусти и робкой надежды. В романе есть глава «я/мы Дмитрий Холодов», где Некрасова рассказывает о своих знакомых журналистах — среди них Елена Костюченко и Иван Голунов — желая показать, что дело Холодова живет. 

Если оценивать эту книгу через оптику «изнутри», что более правильно, то посыл ее таков: мы здесь (где «мы» — люди, думающие и чувствующие в близком Евгении Некрасовой спектре), мы всё видим и слышим, нам больно. Тяжелые, неудобные и неустроенные 90-е оказались ворованным воздухом свободы, когда именем убитого журналиста называли улицу в его родном городе. 

Но и о взгляде через другую оптику — «извне» — не могу не сказать. Полусказочная Война в «Улице Холодова» напомнила мне о вышедшей в прошлом году современной сказке Аси Демишкевич «Раз мальчишка, два мальчишка», которую многие читатели считают сильным и смелым откликом на идущую в Украине войну. В сказке мальчишек отправляют готовиться к войне, в чистое поле около леса, по которому ходит чудовище Стригач и превращает мальчиков в зомби. Зачем-то им даже скидывают в поле унитаз. И этот унитаз, никак на дальнейшее развитие событий не влияющий, становится своеобразным вставным зубом — читатели точно знают, где в современной истории фигурировали унитазы. Но этот символ российского мародерства остается неотрефлексированным. Метафора перестает быть метафорой, но и прямое антивоенное высказывание с художественной точки зрения несколько обесценивается. У Демишкевич — это Стригач уничтожает бедных российских мальчишек, у Некрасовой — Война подкладывает бомбы в портфели журналистов… 

Два эксперта-взрывотехника, кто осматривал место преступления в редакции «Московского комсомольца», погибли один за другим при загадочных обстоятельствах. Дело одного из них засекречено. 

Свидетелем по делу Холодова в суде проходил министр обороны Павел Грачёв. Некрасова называет его Клювоносый и приводит его слова из телеинтервью Владимиру Познеру, когда Грачёв назвал Холодова «врагом номер один российской армии». Дмитрий Холодов расследовал коррупцию в армии РФ и был убит, убийцы до сих пор не найдены. 

Мифическая всепожирающая Война — необходимый инструмент психологической защиты, когда находишься внутри системы, подкладывающей бомбы журналистам и обменивающей их на убийц, да и просто литературный прием. Но в реальной жизни у Войны есть лица, имена, адреса. 

То, что изнутри выглядит (и выглядит справедливо) как принципиальная позиция, снаружи, из пространства, где за называние вещей своими именами вас не накажут, больше похоже на отсутствие разговора о вине и ответственности конкретных людей, заметание ее в языковые и метафорические щели. Евгения Некрасова пишет в своем телеграм-канале, что никогда не использует так называемый «эзопов язык» для создания художественной реальности своих текстов. Но выглядит наоборот. И выбранный ей метафорический ряд наталкивается на стену реальности: все страдают, все жертвы, а кто виноват — виновата Война, абстрактное мировое зло.

Хотя, конечно, если следовать логике «Разделения», то в нашем мире никаких outies нет. Все мы — уехавшие, оставшиеся, кто помнит и кому важно имя Холодова, кому откликается история Евгении Некрасовой, — остаемся внутри трансформации распавшейся страны в авторитарную диктатуру, внутри исторического преступления, начавшегося в 2014 году, хотя точку отсчета можно поставить и раньше: и на сорванных протестах 2011-го, и на операции «Преемник» 1999 года.