«Все наши дома стоят как несколько дней войны»

Архангельск называют столицей аварийного жилья. Перекошенные, гнилые, непригодные для жизни, но всё еще жилые деревянные дома есть, конечно, и в других регионах России, но нигде нет такого их количества, как в Архангельской области. Регион был «всесоюзной лесопилкой», для ее работников советская власть строила бараки. Строила наскоро, из того, что подешевле и под рукой, то есть из леса, который сплавляли по Северной Двине. Обещала людям, что вот-вот наступит коммунизм, тогда деревянные дома заменят на добротные каменные. 

Сейчас только в городе Архангельске, не считая области, 1763 дома признаны аварийными. По закону их должны были расселить за госсчет немедленно, но люди ждут по 10–15 лет. И еще примерно столько же домов не сильно отличаются по качеству, просто аварийными пока не признаны. В 2024 году губернатор Александр Цыбульский гордо сообщал, что область под его чутким руководством продолжила «наращивать темпы строительства жилья для переселения людей из аварийного фонда», переселили 5700 человек.

Вот дом на Заводской улице в Архангельске, здесь жили Мария Тарасова с сыном и еще пять семей. Точнее, то, что осталось от их дома. Все жильцы по-прежнему здесь прописаны.

— Вот с этой стороны была моя комната, — Мария показывает рукой на развалины. — Официально считается, что мы живем здесь до сих пор. Квартиры в доме признавали аварийными по одной с 2011 года, весь дом признали в 2020-м, когда он сошел со свай, в 2022-м пожар был. Но в каких-то квартирах люди еще какое-то время жили, деваться было некуда. Нам сказали, что на квартиры для нас нет денег. Потом мне предложили маневренное жилье. Там нас с сыном встретила крыса. Теперь я снимаю комнату на окраине, почти вся зарплата на это уходит, но не везти же ребенка к крысам. В будущем году сыну в школу идти, а это теперь только по прописке. Я его через весь город буду возить?

«Это не похоже на попадание снаряда»

— Вот мы едем — здесь везде были лесозаводы, — не отрывая взгляда от покрытой снегом улицы, юрист Михаил Воробьев предлагает мне рассматривать дома по обе стороны дороги. — Это всё жилой фонд бывших лесозаводов. Особенность нашего климата — болото, постоянные перепады температур, всё гниет. У нас есть в Архангельске целые улицы, где можно в начале сразу ставить тяжелую строительную технику и сносить всё подряд. Все дома аварийные.

Деревянные дома в Архангельске есть везде. Прямо в центре стоят, горелые, совсем разрушенные, но чаще всё-таки — по-прежнему обжитые, с занавесками и спутниковыми антеннами, даже с новыми стеклопакетами. Бок о бок с ними построены многоэтажки, но жильцам соседних «деревяшек» квартир там не нашлось.

— Эти деревянные дома строились в 1930-е и позже, вплоть до 1980-х, — ведет для меня экскурсию Михаил. 

Считалось, что срок эксплуатации таких домов — 25 лет. В советское время и в 1990-е за ними еще как-то следили, поддерживали. А в 2000-х уже ничего не ремонтировали.

Михаил Воробьев занимается проблемой ветхого жилья больше десяти лет. Первые клиенты, когда-то пришедшие к нему, уже лет пять как имели на руках решения судов о том, что им должны немедленно предоставить новое жилье взамен аварийного. До сих пор, говорит Михаил, не исполнено 180 решений, принятых судами в 2011–2012 годах. По закону людям обязаны предоставить жилье как минимум в маневренном фонде, но предлагают в лучшем случае такие же деревянные дома, только еще не признанные аварийными.

Иногда, правда, власти вдруг решают, что какой-то из домов еще можно подновить. Михаил притормаживает на улице Юности, возле гидролизного завода. Это Маймакса — самый крупный район Архангельска. В доме номер 7 давно никто не живет, но его не сносят. Еще в нулевых на капитальный ремонт потратили 8 миллионов рублей, в ту пору большие деньги. Через год после ремонта дом сошел со свай. В соседних люди пока так и живут.

Сход со свай — это особое явление, характерное для Архангельска. Начинается в основном в июне и июле, когда земля оттает.

— Вот стоит такой дом, стоит, а потом шлеп — и уселся на землю, — объясняет Михаил, как это выглядит. — Это не похоже на попадание снаряда или на пожар, когда дом уничтожается. Конструкция домов в Архангельске такая, что они не заваливаются сразу на бок, но стоит такой дом уже не на сваях, а на венцах. Если залезть под старые дома, некоторые сваи под ними по форме похожи на китайские фонарики, несущую функцию выполнять не могут. И дом заваливается. Какое-то время он держится за счет каменных печей, но геометрия нарушена. Со временем дом перекашивает, это уже не дом, а набор стройматериалов, жить в нем опасно, сгнившие балки могут рухнуть в любой момент.

Внешне дом может выглядеть вполне крепеньким, он даже продержится еще пару-тройку месяцев, но люди там живут как в условиях боевых действий: в любую минуту готовы к эвакуации.

— продолжает Михаил. — Отнесите, говорю, на работу, в банковскую ячейку, к друзьям. И всегда рекомендую иметь наготове «тревожный чемоданчик», чтобы в любой момент выскочить. Когда это всё-таки происходит, приезжает МЧС, полиция прибегает охранять. А люди — кто успел, тот выскочил. Кто не успел, тех МЧС выводит. Или выносит, если пострадали. Иногда после обследования разрешают зайти и забрать вещи, но может быть так, что и не удастся забрать.

Из дома на Котласской улице, напротив детсада «Ветерок», жильцов эвакуировали шесть лет назад. Ирина Черепанова спасалась тогда вместе с дочкой и маленьким сыном, но до сих пор они прописаны в несуществующей квартире.

«Дали жилье, когда сын повесился»

Ирина Черепанова — из наиболее невезучей категории «аварийщиков»: у нее квартира была в собственности. Ирина с трудом купила ее в 2014-м, ипотеку на что-нибудь получше банк не одобрял, но деревянный дом на Котласской выглядел вполне прилично. Теперь Ирина шестой год живет с детьми в съемной квартире и платит не только за аренду, но и по ипотеке. 

— Сейчас мне говорят: а чего, мол, ты хотела, ты же знала, где собираешься жить, — одними губами смеется Ирина. — Но я брала ипотеку в 2014-м, а этот дом стоял в очереди на капремонт на 2015-й. Соседнему как раз перекрыли крышу, откапиталили фундамент, он до сих пор нормально стоит. Наш был следующим на очереди. Я вложила материнский капитал, это пропустил банк, пропустила опека, потому что по документам износ дома был минимальный. Я сделала в квартире ремонт, вложила всё, что у меня было. Через год нам сообщили, что капремонта не будет, а дом аварийный и подлежит сносу. После этого мы прожили там еще четыре года.

На пятый год дом на Котласском, как говорят в Архангельске, «поехал».

— Где-то в июне 2019-го мы с соседями заметили, что наш дом начал сходить со свай, — продолжает Ирина. — А жили у нас в доме не какие-то маргиналы, а люди в основном семейные, детей было человек двенадцать, детскую площадку рядом построили. Когда дом поехал, это было очень страшно. 

Дом «ехал» четыре месяца, Ирина и соседи писали в мэрию, писали губернатору, просили что-нибудь сделать. В июле им ответили, что всё в порядке, в сентябре выдали акт, что дом сошел-таки со свай, в декабре снова написали, что жить можно, у них не дом — огурчик. Соседи восприняли это как плевок в лицо, но сделать ничего не могли. Потом их эвакуировали уже спасатели МЧС. 

— Если случай схода со свай громкий, то обычно администрация подгоняет автобус, чтобы людям было где посидеть первые часы, — рассказывает Михаил. — Дальше глава администрации с участливым лицом производит запись: кому из людей есть куда расселиться. Это ловушка: о тех, кому нашлось куда ехать, утром на планерке в администрации доложат, что их жилищный вопрос решен. Им придется ждать дольше всех. Им будут говорить: вы же где-то живете, вот и поживите там еще.

Дом на Котласской после эвакуации жильцов обследовали еще разок и разрешили вернуться тем, кто очень захочет. Ирина сняла квартиру и попала в число тех, у кого «жилищный вопрос решен». Почти вся ее зарплата уходит на платежи — за аренду и за ипотеку. Те, у кого не было возможности снимать, остались в доме. Им сказали: придется подождать, потому что денег на новое жилье нет.

— Под нами жила семья — женщина и пятеро ее сыновей, младшему было четыре года, — рассказывает Ирина. — Когда дом сошел со свай, маневренного жилья им не дали, а денег на съем у них не было. Женщина говорила, что боится засыпать, потому что вокруг всё трещит и гремит. МЧС их предупреждало, чтоб не ложились спать рядом с печкой. Дали им маневренное жилье только после того, как старший сын повесился в туалете. Ему было 22 года, и он почему-то решил, что жилье семье не дают из-за него.

Еще одного соседа Ирина помнит по имени: пенсионер Юрий Поднежный. Он жил один с девятью кошками. Маневренного жилья ему тоже не давали, говорили, денег нет у государства. Выехать ему было некуда, и он прожил в квартире еще три года, пока в доме не случился пожар. В 2022-м Ирина проезжала мимо и увидела, что полусгоревшая деревяшка, где была ее квартира, окружена спецназом. Думала, там ловят террористов, но оказалось, что вывозили соседа.

— Пока Поднежный там жил, его кошки грели, — вспоминает Ирина.

А потом я увидела, как спецназ выводит Поднежного под белы рученьки. Ему разрезали болгаркой дверь, высадили окно вместе с рамой, окружили его со всех сторон и вывели. Одна кошка, как я потом узнала, при этом пропала, но остальных вместе с Поднежным перевезли в какую-то общагу.

Сошедший со свай и сгоревший дом продолжал оставаться на балансе в мэрии до 2023-го, Ирине и ее бывшим соседям приходили коммунальные квитанции, они с трудом добились перерасчета. Счета за вывоз мусора Ирине приходят до сих пор, ее долг составляет 14 тысяч рублей. 

Дом на Котласской попал в федеральную программу расселения, которая завершилась 31 декабря 2024-го. До этого дня людям должны были дать новые квартиры. Ирина до сих пор платит за аренду и раз в неделю звонит в мэрию: как там ее новая квартира, не появилась ли?

«Живу на пороховой бочке»

В зеленом двухэтажном доме 46 по улице Розы Люксембург два подъезда. На двери первого висит листовка с портретом кандидата в депутаты: «Земляки, ну и как вам живется при капитализме?» — спрашивает с картинки ладный дяденька со значком КПРФ. В этом подъезде зимой не живется уже никак, а летом квартируют бомжи, и тогда соседи из второго подъезда боятся там ходить.

Во втором подъезде живут четверо соседей. У одного из них дверь, сколоченная из листов фанеры, украшена наклейкой «Я русский» с гербом Российской Федерации, ниже масляной краской нарисованы буквы Z и V. Еще две комнаты занимают Елена Михайловна Кычина и ее 80-летняя полупарализованная мама.

— Здесь у нас общая кухня, только не заходите туда, опасно, — Елена Михайловна ведет меня по длинному темному коридору. 

Вон там еще ванная есть, но туда я тоже боюсь заходить, стараюсь мыться в душевой на работе. И вот еще у меня есть уголок рядом с моей комнатой, я сюда воду провела за свой счет. В моей комнате более-менее прилично, но там сейчас мама больная.

Прежде Елена Михайловна и ее мама жили в другом деревянном бараке, на улице Серафимовича. Они и сейчас там прописаны, только барака больше нет, на его месте построен кирпичный особняк. Елена смеется, что надо, наверное, прийти в этот особняк с паспортом и вселиться.

— Тот наш дом сошел со свай, — объясняет она. — Мы еле спаслись.

Когда барак сошел со свай, Елене и ее маме выделили две комнаты в маневренном фонде. В этом доме, где они так и живут.

— Тогда в бумажке так и было написано: в связи с тем, что у города пока нет квартир, предлагаем вам временно вселиться в этот дом, — добавляет она. — По закону маневренное жилье дается максимум на два года.

И было это в 1996 году. Сейчас Елене 55 лет, и она больше чем полжизни живет в доме, который 30 лет назад уже числился маневренным, был признан аварийным, просто тогда еще не развалился окончательно. Сейчас разваливается, вода в нем еле течет, отопление едва работает, в стенах дыры, счета за коммунальные услуги доходят до 10–12 тысяч в месяц, потому что приходится включать электрические обогреватели. Работает Елена Михайловна санитаркой в крупном глазном центре, только поэтому зарплаты ей хватает не только на эти платежи, на еду тоже немного остается. Все эти годы она просила: ладно не квартиру, дайте хоть миллиона полтора, чтобы хватило на какую-никакую дачу для них с мамой. Ей отвечали: денег нет.

— Я живу на пороховой бочке, — признается она. — И мать еще больная. И работа тяжелая, у меня 50 пациентов, я их на себе таскаю. А надо еще выглядеть прилично.

Дом, где они с мамой временно прожили 30 лет, повторим, маневренный, поэтому при расчете жилья, которое им по закону положено взамен ветхого, государство исходит из размера их прежней жилплощади. И полагается им на двоих не меньше 18 квадратных метров, включая места общего пользования. В прошлом году Елену Михайловну обрадовали: им нашли постоянное жилье в новостройке.

— Оказалось, что это не квартира, а комната в коммуналке, — рассказывает она. — То есть там хорошая новая трехкомнатная квартира, но в других двух комнатах уже живут пьянчуги, они мне сами так и сказали: вы извините, но мы люди пьющие. Как будто это и так не видно. Они на ногах еле стояли. Мне в администрации даже ключей не дали, когда я ездила смотреть. Сказали, постучите, вам откроют.

Формально, как объясняет Михаил Воробьев, «Жилищный кодекс РФ» запрещает создавать коммунальные квартиры в новостройках, которые и не предназначены для того, чтобы там жила больше чем одна семья. Но в Архангельске власти при дележе жилья между «аварийщиками» оперируют не квартирами, не семьями, а квадратными метрами. Это как, например, в детском саду считать не число яблок на ребенка, а количество граммов, и поэтому давать детям не по целому яблоку, а кусочками. Вот у этой семьи в аварийном доме, скажем, 28 квадратных метров, им полагается не меньшая площадь. Больше дать можно, но это и стоить будет дороже, а денег, как повторяют «аварийщикам» регулярно, нет. Если самая маленькая квартира из имеющихся в социальном доме, предположим, 42 метра, то давайте-ка поделим ее на две семьи, тогда в метрах арифметика и сложится. 

— То есть помещение, которое предназначено быть изолированным для проживания одной семьи, администрация вопреки всем нормам превращает в два, — продолжает Михаил. — Причем на это нет ни экспертного заключения о том, что там можно создавать два жилых помещения, ни документа, переводящего квартиру в статус коммунальной. 

условно говоря, унитаз поделите. В качестве основания, почему они так делают, администрация предоставляет поквартирную карточку, а это документ, которого давно не существует юридически, он отменен еще в 2007 году.

Ехать в коммуналку с больной мамой Елена Михайловна не захотела, и теперь может остаться просто на улице. Недавно к ней пришел судебный пристав, показал приказ и обещал, что их выкинут в сугроб, если они не выедут из маневренного фонда добровольно.

Создание коммуналок, повторим, незаконное, в Архангельске практикуют сплошь и рядом. В такой же ситуации оказался Руслан — сосед Елены Михайловны со второго этажа. Он временно живет в маневренном доме 18 лет. 

Руслан вырос в детдоме, ему квартира от государства полагалась как ребенку-сироте. Ее честно выделили в 1996 году, когда парню исполнилось 18. В доме 1931 года постройки, который уже тогда был признан изношенным на 70–80%. В 2001-м Руслану выдали справку о том, что дом признан аварийным, и добавили, что денег на новое жилье для него нет. В 2007-м дом сгорел.

— В те годы у нас особенно много «деревяшек» вдруг стало гореть, — вспоминает Руслан. — Потом на их местах появлялись торговые центры. С нашим и официально было установлено, что это поджог.

Руслану предоставили временное жилье в маневренном фонде. Прошло 18 лет, он женился, в этой комнате на втором маневренном этаже выросла его дочка. Теперь их всех хотят подселить в коммуналку, говорят, что на полноценную квартиру метров не хватает.

— Сейчас нам предоставляют коммуналку. Администрация нарочно дробит квартиры, делая из них коммуналки. Хотя по новому законодательству все дома строятся из расчета квартира на одну семью. И ладно бы они новое жилье предоставляли нам по закону, — вздыхает Руслан. — Но эти коммуналки вообще на кадастровый учет не ставятся, по закону в общую площадь должны входить и туалет, и ванная, и кухня — и всё только для одной семьи. Иначе это нарушение. Я им говорю это, а мне отвечают: денег нет. Скоро нас отсюда выкинут. И куда мы пойдем? На улицу?

«Крысы одолели — не могу больше»

У Надежды Евгеньевны в доме 123 по улице Гуляева на стене висит термометр. Сейчас он показывает +15, это пенсионерка со вчерашнего вечера электрообогреватель не выключала, чтобы получше натопить и помыться в том, что она называет ванной комнатой. В другие дни зимой у нее +12.

— Вот так я живу уже четыре года, — разводит она руками. — Все щели, какие могла, утыкала, а всё равно холодно. Батарея работает, но ничего не греет. Я ходила в правительство, мне прислали слесарей, они сказали, что надо всё здесь разобрать. А кто мне потом будет восстанавливать? Мне 70 лет, я одна живу.

Комната Надежды Евгеньевны в квартире на первом этаже. Еще две комнаты занимали соседи, но четыре года назад они не выдержали, как-то нашли деньги и что-то себе купили. Съезжая, сняли все батареи в комнатах и вытащили окна. Их комнаты промерзают насквозь и вымораживают остальную квартиру. Администрация забила дыры в стене досками и на этом успокоилась.

— На кухне еще холоднее, — жалуется Надежда Евгеньевна. 

Видите, какая щель? Когда я хочу помыться, включаю обогреватель в ванной. Опасно, а что делать? Нагреется — быстренько помылась, сполоснулась — и всё. Куртку старую постелила под дверью соседей, но не помогает, всё равно оттуда дует. И крысы одолели — не могу больше. Я ходила, плакала, пробовала их гонять — какое там, они такие лошади. Голодные ходят, им тут и взять нечего.

В прошлом году местные власти сжалились и предложили Надежде Евгеньевне квартиру в маневренном фонде. Когда она услышала, куда переезжать надо, поняла, что даже посмотреть жилье не сможет. Это печально известный остров Бревенник, куда не ходит никакой транспорт.

— Зимой только по льду пешком топать, не знаю даже, сколько километров, — вздыхает Надежда Евгеньевна. — Мне 70 лет, смотрите, сколько лекарств мне выписали, а туда даже скорую не вызвать. И даже если переезжать, как я вещи-то туда перевезу одна? Как переберусь? Как-то пришла женщина из администрации. Посмотрела тут всё и сказала, что окна будут вставлять. С тех пор от нее ни слуху ни духу. Сколько мне жить в этом морозе? Прямиком отсюда на кладбище?

На втором этаже, в квартире над Надеждой Евгеньевной, тоже живут пенсионеры — Татьяна Афанасьева и ее муж. У них тепло. Но по стенам видно, как скособочился дом: перепад между высотой в разных концах квартиры полметра, по полу всё катится. 

— Всё перекосило, всё отстает, — показывает Татьяна рукой в угол комнаты. — Дом едет-едет и куда-то скоро уедет. Ни одна дверь не закрывается.

Дом признан аварийным пять лет назад, но другого жилья пенсионерам даже не обещают. Нет, говорят, денег.

— А деньги-то все были выделены, — говорит Татьяна. — Куда они ушли? По карманам чьим-то, небось, куда еще могут пойти. А мы дикие деньги платим за эту квартиру, 13500 за две комнаты. Это половина моей пенсии. Одно отопление — семь тысяч. А с июля, сказали, еще на 25 процентов подорожает. В Архангельск Матвиенко приезжала, в телевизоре нам картинку показывали, как мы тут живем. Хотела бы я в том телевизоре жить.

«Покровитель наш»

В доме на Адмирала Кузнецова друг над другом живут две подруги — Елена и Елена Анатольевна. Обе просят не называть их фамилий.

— Меня многие в городе знают, будут потом разговоры, — пугается Елена Анатольевна. — Я в муниципалитете работаю.

Их дома, построенного в 1950 году, нет ни в одних официальных документах. Нет его и в плане города, который соседки нашли в архиве в 2003-м, когда им наконец-то провели водопровод. Четыре года назад им всё-таки удалось добиться, чтобы дом признали аварийным, но решения проблемы это не приблизило.

Потому что обогреватель постоянно на кухне стоит и в туалете. Если в туалете его выключить, вода замерзнет. В морозы воду вообще никогда нельзя выключать, а то замерзнет. Как морозы — у нас вода постоянно течет, потом счета за воду. За всё квартплата выходит 11–12 тысяч в месяц.

В доме печное отопление, и Елена закупает дрова, это еще тысячи две-три на месяц. Несколько лет назад печка осыпалась, пришлось платить за то, чтоб ее полностью переделали, но постоянно топить опасно.

— И дрова нам привозят всегда сырющие, — добавляет Елена. — Еще знакомые помогают: привозят стульчики и разные обрезки со строительства дома, поэтому как-то выживаем. Сейчас появились паллеты, они долгоиграющие, но стоят дорого. У соседа вот уголек от печки попал куда-то между перекрытиями, всё загорелось, мы пожарных вызывали.

На первом этаже у Елены Анатольевны в позапрошлом году провалился пол. Унитаз провалился, трубу вырвало, был настоящий потоп. 

— Мы поднимали пол, восстановили его полностью, дыры заделали пеной, — жалуется Елена Анатольевна. — И всё сами, мужиков у нас нет. Печка у нас давно развалилась, а цена за ремонт заоблачная, от 100 до 150 тысяч. Купили обогреватели, платим за электричество, но жить-то как-то надо.

Новое жилье взамен аварийного обеим Еленам обещают примерно в 2027 году или в 2030-м.

На вешалке в прихожей у Елены Анатольевны висят мухобойка и флажок с георгиевской ленточкой в форме буквы Z. Она ходила на «мероприятие в поддержку СВО», теперь бережно хранит флажок. Рядом на стене — красивая картинка на гвоздь повешена, а под ней в золоченой раме, как икона, портретик Владимира Владимировича Путина.

— Это не ерничество, — серьезно смотрит на меня Елена Анатольевна. — Я его с днем рождения каждый год поздравляю, желаю долгих лет жизни. Пишу ему письма про нашу ситуацию, только ответа пока не получила. На него у меня обиды нет, он же не может всех чиновников проконтролировать, которые не выполняют обязанности. Очень я этого человека уважаю. Считаю, что он покровитель наш.

Автор: Ирина Стрельникова